История шпионажа
Шрифт:
В больнице около его кровати стояла охрана в штатском. Когда Стригин на следующий день пришел в себя, охранники начали ругать его и называть предателем.
«Я не предатель! — закричал Стригин. — Это вы предатели. Почему вы не говорите на английском, чтобы вас все поняли?» Он обратился за помощью к медсестре, которая измеряла его температуру. «Вы разве не понимаете? — сказал он, разозлившись. — У меня в России осталась четырнадцатилетняя дочь».
Той ночью Стригин предпринял безуспешную попытку обратиться за политическим убежищем. Воспользовавшись невнимательностью своих охранников, он вскочил кровати и выпрыгнул из окна своей палаты, которая находилась на первом этаже. Он бежал, спотыкаясь, по двору больницы
Они объяснили врачам, что у него был нервный срыв. Врачи не обращали внимания на требования Стригина вызвать руководителя бирманской контрразведки, хотя он дал им даже номер его телефона. Охранникам удалось довести полковника до бессознательного состояния, и его отвезли в посольство.
На следующий день в газетах появились короткие заметки, рассказывавшие о произошедшем в больнице, но власти не приняли никаких мер.
Через несколько дней в аэропорту Рангуна приземлился китайский самолет. К самолету подъехали девять черных лимузинов и окружили его. Из восьми вышло по пять человек. Из девятой вывели слабого человека, который не мог идти самостоятельно. Его почти загрузили в самолет. Охрана не пропускала к Стригину журналистов и фотографов.
Операция была организована в тесном взаимодействии с китайскими коммунистами, и Стригина сопровождал китайский военный атташе. О судьбе полковника ничего не известно.
Контрастом неудачному побегу полковника Стригина стало дезертирство в следующем месяце Александра Юрьевича Казначеева, который бежал с подобающим для дипломата спокойствием. В его случае не было неприятных сцен в аэропорту, прыжков из окна и криков в больнице. Его побег был образцовым. По словам Арнольда Бейхмана, освещавшего этот случай для «Христиан сайенс монитор», дезертирство оказало большое влияние на общественное мнение Бирмы. «То, что советский дипломат, работавший в течение двух лет в Бирме, решил оставить свое правительство, до сих пор остается главной темой разговоров», — писал он. Казначеев работал в посольстве и был агентом разведки.
Редактор рангунской газеты «Гардиан» так комментировал этот случай:
«Фактом, который нанесет престижу СССР больший урон, станет то, что Казначееву еще нет тридцати лет, то есть до недавнего времени он знал только лучшее из того, что может предложить Советский Союз. То, что он решил отказаться от этих официальных благ при первом же знакомстве со свободой человека в Бирме, нанесет советской пропаганде такой удар, от которого она не сможет оправиться в этой части мира».
Кем же был молодой член привилегированного советского «нового класса», который дезертировал через несколько месяцев после того, как ему дали важное задание, и всего через месяц после неудачного побега его коллеги?
Казначеев происходил из семьи, которая, по западным меркам, относится к высшему слою среднего класса. Можно сказать, что его семья «была обеспеченной». В юности он мог позволить себе бросить школу и стать стилягой — советским вариантом хиппи.
Стиляги выражают свое презрение к режиму, эксцентрично одеваясь, бросая учебу, имитируя американских подростков. Они подражают американцам, протестуя против скуки и обыденности советской жизни. При Сталине такое «декадентское» поведение молодежи подавлялось массовыми отправками в лагеря. При Хрущеве протесты против подобного поведения детей влиятельных родителей появляются только в печати. Газета «Советская культура» писала:
«Стиляги составляют только часть молодежи, но до сих пор власти ничего не предпринимают против них, хотя они выставляют напоказ свою
Эдвард Кренкшо писал в книге «Жизнь без Сталина»:
«Они именуют города и улицы их старыми названиями: вместо Ленинград они говорят Петроград, вместо Сталинград — Царицын, о чем другие уже не вспоминают. Московскую улицу Горького они называют Бродвеем. Когда они встречаются на улицах, то говорят: „Добрый вечер, леди и джентльмены“, даже если встречаются только юноша и девушка. Не употребляется слово „товарищ“, вместо него используется „мистер“. Копейки называют центами, рубли — долларами».
Мать Казначеева была медсестрой, в 1941 году она стала врачом, но никогда им не работала, его отец был специалистом по электронике в одном из институтов Академии наук СССР. Александр был единственным ребенком в семье — еще один признак нового класса. Казначеев сказал, выступая перед Комитетом сената по внутренней безопасности: «У меня нет московских друзей или знакомых, у которых бы было три или четыре ребенка. Я никогда не видел таких семей. Я могу утверждать, что 30 % городского населения могут позволить себе завести двух детей, 50 % — только одного ребенка, а 20 % вообще не могут позволить себе завести детей… Около 80 % населения России живет в городах в таких условиях, о которых я сейчас рассказал. Население России составляло 50 % населения Советского Союза в 1919 году. Сегодня эта цифра не превышает 30 %».
Впервые Казначеев проявил свое «неудовлетворение жизнью» в старших классах школы, когда он присоединился к группе стиляг. Он вспоминал, что группа состояла «из разной молодежи — от уголовников до нонконформистов».
Для него вступление в эту группу было «выражением оппозиции режиму, выражением разочарования молодежи в условиях, в которых она живет, в учении партии, выражением осознания того, что молодежь — рабы коммунистического режима».
Однако восторжествовал здравый смысл, и Александр осенью пошел в школу. Следующая организация, в которую он вступил, была совершенно другой по характеру. Комсомол — молодежная организация, в которой состоит около 90 % советских студентов. Казначеев решил поступить в Московский институт востоковедения, и ему пришлось подать заявление в комсомол, членство в котором было обязательным для поступающих. «Это было необходимо, — говорил он. — Так же необходимо, как и быть гражданином СССР. Если ты гражданин Советского Союза, в молодости ты не можешь не быть членом комсомола, так как это может быть опасно».
Членство в комсомоле включало в себя посещение собраний и политическую работу во время выборов. «Мне дали несколько домов, которые я должен был посещать по крайней мере раз в неделю, составлять списки избирателей, читать им лекции о политике и решениях советского правительства, я должен был сделать так, чтобы все они пришли на выборы и проголосовали. Как правило избиратели были пассивны и не проявляли ни малейшего интереса к выборам. Когда они приходили на участки, около 50 % не знали, за кого голосуют, хотя кандидат всегда только один».