История сироты
Шрифт:
Я не разочарована, ничуть – я и не мечтала, что смогу побывать где-то, кроме Германии.
– Будем ли мы выступать в Париже?
– Мы? – повторяет она. Я осознаю свою ошибку слишком поздно: это Астрид решать, включать ли меня в программу, а делать это самой – это явно перебор. – Ты должна доказать, что достойна этого, прежде чем сможешь присоединиться к нам.
– Я хотела спросить, поедет ли цирк в Париж? – Я быстро исправляюсь.
Она качает головой.
– Слишком сильная конкуренция с французскими цирками. И слишком дорого. Но когда
– Я думала, ты выросла в Дармштадте, – встреваю я.
– Я родилась в цирковой семье, которая жила здесь. Но уезжала на некоторое время, когда была замужем. – Она крутит золотую сережку в левом ухе. – До Петра. – Ее голос становится мягче.
– Петр… Это тот мужчина, который был с тобой вчера? – Тот мрачный мужчина, который сидел в углу комнаты, курил и мало разговаривал. Его темные глаза будто горели тогда.
– Да, – отвечает она. Ее взгляд вдруг становится настороженным, дверь захлопывается. – Ты не должна задавать так много вопросов, – добавляет она, снова став резкой.
«Я спросила лишь о паре вещей», – хотела сказать я в свою защиту. Но иногда один вопрос может равняться и тысяче – как прошлой ночью, когда герр Нойхофф спросил меня о моем прошлом. И все же я столько всего хотела бы узнать об Астрид: куда делась ее семья, почему она выступает теперь с цирком герра Нойхоффа.
– Петр – клоун, – говорит Астрид. Я оглядываю тренировочный зал и тех артистов, которые недавно зашли, жонглера и человека с обезьяной, но не вижу его. Я вспоминаю его крупные казачьи черты лица, усы, уходящие вниз, дряблые щеки. Он, судя по всему, грустный клоун, это так подходит нынешнему безрадостному времени.
И тут же, как по команде, в тренировочный зал входит Петр. На нем нет никакого грима, который я ожидала бы увидеть на клоуне, но он одет в мешковатые штаны и в шляпу с мягкими полями. Он встречается глазами с Астрид. Здесь много других людей, но внезапно я чувствую себя третьей лишней в пространстве, которое появляется между ними. Он не подходит ближе, но я вижу, как он к ней относится, по тому, как он исследует ее лицо. Он подходит к фортепьяно в дальнем углу зала и говорит с человеком, сидящим за ним, человек начинает играть.
Когда Астрид поворачивается ко мне, у нее снова жесткое и деловитое выражение лица.
– Твой брат, – говорит она, – совершенно на тебя не похож.
Она застигла меня врасплох этой резкой сменой темы.
– У моей матери, – фантазирую я, – была очень темная кожа. – Я прикусываю язык, пытаясь унять свою привычку предоставлять окружающим слишком много информации. Я готовлюсь к волне новых вопросов, но Астрид, похоже, предпочла оставить меня в покое и продолжает есть в тишине.
В конце нашего театрального зала Петр репетирует свой номер, марширует вразвалочку, шагая на вытянутых ногах, изображая – с намеренным преувеличением – шаг немецкого солдата. Глядя на него, я начинаю нервничать. Я поворачиваюсь к Астрид.
– Он ведь не будет делать этого во время представления?
Она не отвечает, но пристально смотрит на него,
В зал заходит герр Нойхофф и пересекает его с такой скоростью, какой я от него не ожидала, учитывая его возраст и вес. Он несется к Петру с грозным выражением лица. Он видел его репетицию через окно, а может, кто-то рассказал ему об этом. Музыка прекращается с громким хлопком. Герр Нойхофф разговаривает с Петром. Говорит он тихо, но руками жестикулирует очень яростно. Петр категорично качает головой. Астрид обеспокоенно хмурит брови, наблюдая за двумя мужчинами.
Минуту спустя герр Нойхофф идет к нам, уже немного успокоившись, его лицо покраснело.
– Ты должна поговорить с ним, – грохочет он, обращаясь к Астрид. – Этот новый номер, где он передразнивает немцев…
Астрид с печалью поднимает ладони вверх.
– Я не могу остановить его. Таков уж он как артист.
Герр Нойхофф на этом не успокаивается.
– Мы вжимаем головы в плечи, стараемся держаться подальше от всего – так мне и удавалось держать этот цирк на плаву, мы стараемся защитить всех.
«От чего?» – хочу спросить я. Но не решаюсь.
– Скажи ему, Астрид, – настаивает герр Нойхофф чуть тише. – Он прислушается к тебе. Скажи ему – или мне придется отстранить его от выступлений.
Тревога проносится по лицу Астрид.
– Я постараюсь, – обещает она.
– Он действительно так сделает? – Не в силах сдержаться, я все-таки задаю этот вопрос, когда герр Нойхофф покидает здание.
Она машет головой.
– Петр – одна из главных причин, почему люди приходят в цирк, и его номера помогают цирку не развалиться. Не будет его – не будет выступлений, – добавляет она. Но она все еще огорчена. Ее рука дрожит, когда она откладывает бутерброд, к которому едва притронулась. – Нужно продолжить и отработать следующий кусок.
Я откусываю от своего, быстро проглатываю.
– Будет еще?
– Думаешь, люди заплатят, просто чтобы посмотреть, как ты висишь тут, как обезьянка? – Астрид грубо смеется. – Ты в самом начале. Просто качаться туда-сюда – этого недостаточно. С этим любой справится. Мы должны танцевать в небе, делать то, что кажется невозможным. Не переживай, в твоем номере я сделаю так, что когда ты отпустишь гриф и полетишь, я буду на нужном месте и поймаю тебя.
Хлеб, который я только что съела, застревает у меня в горле, когда я вспоминаю, как она летела вниз по воздуху.
– Лететь? – выдавливаю я.
– Да. Потому мы и называем этот номер летающей трапецией. Ты – вольтижер, ты будешь лететь ко мне. Я буду ловитором. – Она встает и идет обратно.
Но я остаюсь на месте, точно вкопанная.
– Почему я должна быть вольтижером? – осмеливаюсь спросить я.
– Потому что ни за что не доверю тебе ловить меня, – холодно говорит она. – Пойдем.
Она направляется к лестнице в противоположной стороне зала, параллельной той, на которую мы забирались ранее, но с более крепкими качелями. Я иду за ней, но она качает головой.