История советской фантастики
Шрифт:
Несмотря на то, что критика высказалась о романе очень и очень благожелательно, большинство авторитетных и уважающих себя представителей критического "цеха" (Бахметьев, Горбунов, Полонский, Кирпотин, Субоцкий и ряд других) предпочли промолчать: явно плыть "против течения" они не собирались, но одновременно не считали нужным лишний раз откровенно лукавить. Некоторые из них втайне определенные надежды связывали с предстоящим съездом писателей. Им казалось, что роспуск РАППа, проповедовавшего жесткую дилемму "союзник или враг", есть явление обнадеживающее. Кое-кто даже наивно полагал Кургузова калифом на час, временной и случайной фигурой, ненадолго возвысившейся только по причине недостаточной адаптации Горького (который сравнительно недавно вернулся из-за границы) к условиям советской страны.
Они, разумеется, глубоко заблуждались.
Собственно говоря, I Съезд писателей СССР обманул очень многие ожидания, а результаты его оказались еще более непредсказуемыми, чем это можно было бы себе представить.
Сам Кургузов, незадолго до 17 августа 1934 года, спровоцировал "утечку информации" из Оргкомитета, а за неделю от открытия Гронский даже выступил перед писателями Москвы с основной программой будущего форума почти официально. Основываясь на этих сведениях и зная, как примерно проходят рутинные заседания того же Оргкомитета, каждый в меру любознательный писатель столицы или Ленинграда мог с большей или меньшей долей уверенности догадываться о будущем ходе и основных перипетиях съезда. Казалось бы, не произойдет ничего
Первое же выступление на съезде - "установочный" доклад Горького оказался для многих необычным. Уже во вступлении советского классика и признанного основоположника главного творческого метода советских писателей стало кренить в неожиданную сторону. "Для нашей литературы, которая обеими ногами стоит на твердой материалистической основе, не может быть чужда романтика - романтика нового типа...
– доказывал Горький.
– Наша партия была сильна тем, что она соединяла и соединяет сугубую деловитость и практичность с широкой перспективой, с постоянным устремлением вперед, с борьбой за построение коммунистического общества! Это не будет утопией, ибо наше завтра подготовляется планомерной сознательной работой уже сегодня". Такое смещение акцента в сторону приоритета романтического научного вымысла поначалу даже не особенно насторожило присутствующих, которые посчитали эти тезисы обыкновенным старческим чудачеством, если угодно, ностальгической данью памяти своему собственному творчеству периода "Старухи Изергиль". Но Горький этими пассажами не ограничился. Он вдруг стремительно совершил экскурс в далекую историю. "Уже в глубокой древности, - отмечал он, - люди мечтали о возможности летать по воздуху, - об этом говорят нам легенды о Фаэтоне, Дедале и Икаре, а также сказки о "ковре-самолете". Мечтали об .ускорении движения по земле - сказка о "сапогах-скороходах". Можно привести еще десятки доказательств дальнозоркости образного, гипотетического, но уже технологического мышления первобытных людей, возвышающихся до таких уже современных нам гипотез, как, например, утилизация силы вращения Земли, уничтожения полярных льдов или, конечно же, промышленного освоения Луны..." (Как рассказывают очевидцы, на последних словах скромно сидевший в президиуме Степан Кургузов позволил себе поднять голову и победно улыбнуться - и многие присутствующие уже начали кое о чем догадываться.) "Значение фольклора, - продолжал между тем Горький, особенно ярко освещается сравнением его фантастики, основанной на успехах труда, с тяжелой, бездарной фантастикой церковной литературы и жалкой фантастикой рыцарских романов. Буржуазное общество, как мы видим, совершенно утратило способность вымысла в искусстве. И, напротив, социалистическое искусство утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого - непрерывное развитие индивидуальных свойств человека, ради победы его над силами природы. Воображение создает то, что ему подсказывает действительность, а в ней играет не беспочвенная оторванная от жизни фантазия, а вполне реальные причины..."
Выступление Горького завершилось бурными и продолжительными аплодисментами, после чего съезд двинулся в направлении, рассчитанном Кургузовым; те, кто ничего не знал заранее, вынуждены были перестраиваться на ходу. Надо признать, почти все сумели сделать это грамотно и даже элегантно. Маршак, к примеру, выступавший почти сразу вслед за Горьким, уже отмечал: "У нас в Союзе есть все необходимое для создания занимательной, небывалой в мире литературы, такого фантастического романа, какого еще не видел свет. Мы не должны рыться в библиотеках, чтобы найти сюжет для эпопеи. Их можно найти в будущем, потому что будущее нам открывается с каждым днем. Мы не собираемся возрождать в советской стране старую сказку. Нам ни к чему воскрешать гномов и эльфов. Нужна иная книга, сочетающая смелый реализм с еще более смелой романтикой..." Академик Шмидт, говоря об эволюции фантазии, подчеркивал одновременно, что "астрофизика продвинулась колоссально вперед"; тов.Архангельский, инженер-конструктор ЦАГИ, вторил ему, распространяя горьковские тезисы конкретными примерами "борьбы за скорость, за увеличение грузоподъемности и дальности полета"; выступивший следом тов. Суханов, член делегации 5 пленума Московского общества изобретателей, желал писателям успехов "в области изобретательства новой литературы, которая должна помочь изобретателям и рационализаторам". Секретариат умно чередовал выступления собственно писателей и приглашенных на съезд гостей (рабочих, колхозников, ученых), хотя чем дольше продолжались прения, тем больше нивелировались сами выступления. Практически каждый, в той или иной мере, касался будущего и фантастической литературы. Федор Гладков подчеркивал, что "фотографический портрет" эпохи недостаточен, что надо "сгустить образы". Леонов пояснял, что "наше искусство должно в большой степени содержать элементы мечтательности, вооруженные уже не лирой, а безоговорочной верой в победу". Кассиль прямо начинал свою речь со слов: "Товарищи, я буду говорить о бережном отношении к будущему. Мы должны повернуться лицом к будущему..." Эренбург метафорически развивал эту мысль: "Наши иностранные гости совершают сейчас поездку в машине времени. Они видят страну будущего..." Ильин конкретизировал: "Подлинная научная фантастика должна быть основана не на произвольной комбинации известного, а на выводах необходимых следствий из новых условий. Прежде всего, это применимо к книге о будущем. Со всех сторон слышим мы голоса: дайте нам еще книг о будущем. Это не случайно. Когда человек идет по лестнице, ему надо видеть ступеньку, чтобы поставить на нее ногу..." Профессор Образцов поддерживал Ильина: "Мы, товарищи, сейчас с нашим транспортом находимся на известном распутье. Это распутье требует от нас полета мысли, новой фантастики. Правда, может, писатель должен быть специалистом, но ведь мы знаем, что как раз фантастика Жюля Верна создавалась все же писателем. Мы, ученые, можем в этом отношении помочь, но создавать технико-фантастическую книгу все же будут писатели..."
Эти и целый ряд им подобных выступлений порождали благоприятную для Кургузова атмосферу форума, невольно
Это был настоящий сюрприз. В советской прессе, конечно, Уэллса время от времени поругивали за пацифизм, однако среди читателей авторитет автора знаменитого романа "Первые люди на Луне" был очень высок, и никто не ожидал, что осмотрительный британец решит посетить I Съезд. В предварительном списке гостей имени Уэллса, кстати, и не было, как не были упомянуты и другие фантасты - соотечественник Уэллса Олдос Хаксли (в тогдашней транскрипции Альдус Гексли), а также два американца - Стенли Уэйнбаум и знаменитый автор "Лунной заводи" Абрахам Меррит. Много позже в своих мемуарах, опубликованных в 1990 году, Степан Кургузов вспоминал, как непросто ему дались приглашения писателей, которые тогда относились к Советскому Союзу, мягко говоря, не слишком доброжелательно. Гостей (в особенности, американцев) подкупило то обстоятельство, что в СССР - по необъяснимым для них причинам - фантастическая литература начинала все явственнее занимать привилегированное положение. На Западе, при всей ее популярности, она оставалась третьестепенной, развлекательной литературой, зато в Советском Союзе фантастика выдвигалась на передний край. Такого у себя на родине не могли вообразить ни автор "Марсианской одиссеи", ни автор "Корабля Иштар", ни создатель "Человека-невидимки", ни даже ироничнейший творец "Дивного нового мира". (Между прочим, только этим фактом и можно объяснить донельзя снисходительное, почти дружеское отношение целого ряда знаменитых западных писателей-фантастов - кроме, конечно же, Кингсли Эмиса и Роберта Хайнлайна - и к сталинскому, и к хрущевскому, и к брежневскому режимам: страна, где их любимый жанр пребывал в условиях "наибольшего благоприятствования", в их глазах выглядела уже не таким монстром. Это, впрочем, не мешало нашим идеологам даже мягкую критику позиции СССР зарубежными фантастами считать "идеологическими диверсиями" и искать смертельных врагов там, где они могли бы обрести союзников...)
Точный текст выступления Герберта Уэллса на съезде нам неизвестен. Дело в том, что знаменитый фантаст говорил несколько в сторону от микрофона, потому его английский мало кто мог разобрать даже в первых рядах. Что касается перевода, который С.Кургузов прочел по бумажке после выступления писателя, то там содержались довольно тривиальные пассажи по поводу его давнего визита в Советскую Россию, разговора с "кремлевским мечтателем" и огромном впечатлении, которое-де производит на Уэллса сегодня осуществление планов по электрификации и промышленному строительству. ("Вы - страна подлинно научной фантастики, в вашей стране мне было бы трудно придумать что-то новое, необыкновенное, едва ли не все создано уже вашими руками..." и т.п.) К.Чуковский в своих дневниках высказывал предположение, что текст выступления и текст перевода были не вполне аутентичны: судя по всему, Кургузов не рискнул цензурировать английский вариант, зато внес существенные изменения в русский, усилив элемент "небывалого восторга достижениями". Таким образом, все стороны остались довольны - и Уэллс, который сказал то, что хотел, и Кургузов, который донес до аудитории то, что сам счел нужным. Уэйнбаум, Хаксли и Меррит не выступали. Они просто-напросто копили впечатления, одновременно собирая материал для своих новых фантастических романов (и точно: отголоски съездовских приключений можно - в преображенном виде - отыскать в "Обезьяне и сущности" Хаксли и в "Семи шагах к Сатане" Меррита... произведения эти, впрочем, до конца 80-х на русский язык все равно не переводились). Помимо всего прочего, сам факт выступления Герберта Уэллса имел большое пропагандистское значение и весьма поднимал акции Кургузова в секретариате СП. Нетрудно было заполучить на съезд наших друзей и явных единомышленников - таких не очень известных писателей, как Бен Филд, Амабель-Вильямс Эллис или Роберт Геснер. В то время как фигуры Уэллса или Хаксли уже сами по себе выглядели впечатляюще, придавали 1 Съезду дополнительную респектабельность.
Обещанный в программе доклад Молотова не состоялся. Официально было объявлено, что вместо председателя Совнаркома доклад о фантастике сделает сам Степан Кургузов. Скорее всего, Молотов изначально не собирался выступать, заранее и по договоренности предоставив это право С.Кургузову. Замена предполагала, что, таким образом, руководитель Секции фантастов как бы уравнивался в части прав с одним из самых влиятельных партийных функционеров. Причем, доклад, сделанный как бы "вместо" Молотова, соответственно, приобретал очевидные черты партийной установки. Ни о чем лучшем Кургузов и мечтать не мог.
Нет смысла подробно останавливаться на этом выступлении: оно всем хорошо известно - многократно выходило отдельными брошюрами и неизменно включалось в любой из томов кургузовского "Избранного". Напомним лишь его основные положения: 1) В эпоху реконструкции, индустриализации и коллективизации сельского хозяйства научно-фантастическая литература, как связующий мост между пришлым и будущим, приобретает первостепенное значение; 2) В эпоху все более усиливающихся идеологических атак стран капитала на Страну Советов и возможной военной интервенции оборонный характер литературы вообще и научно-фантастической литературы, в особенности, становится основополагающим; 3) В связи с вышеизложенным, писателям необходимо вплотную приближаться в своих произведениях к так называемой "лунной тематике", ибо Луна, как известно, есть символ одновременно и победившего социализма, и оборонного могущества СССР, а также стратегически выгодный обороно-наступательный плацдарм для отражения любой агрессии извне; 4) Секция фантастов СП СССР уже немало делает для того, чтобы развивать и совершенствовать этот стратегически важный литературный жанр (в качестве примеров Кургузов упомянул новый роман Ник.Шпаковского и почему-то старый роман А.Обольянинова, а позже перечислил еще множество названий - в том числе, естественно, и свою "Катапульту"), хотя ей, Секции, не помешала бы и дополнительная поддержка.
В отличие от многих предыдущих и последующих публичных выступлений Кургузова, это было прямо-таки талантливым. Его выделяли из всех прочих цельность, четкость аргументации, стройность мысли, минимум отвлеченной демагогии и даже остроумие. Агнес Голицына, чью работу мы уже цитировали выше, предполагает, что доклад, по всей видимости, был написан кем-то из бывших "селенитов" - вероятнее всего, тем же бывшим руководителем отдела фантастики Лито Наркомпроса и будущим автором якобы-шпаковского романа "Начало новой эры" Григорием Рапопортом (не зря же он вскоре после съезда был в ускоренном порядке принят в Союз писателей). Возможно, непосредственным автором и стал действительно Рапопорт. Однако нельзя не заметить, что самые важные тезисы выступления благополучно перекочевали в доклад из известного сборника Лежнева "Луна и революция", в особенности, из выступления Лежнева 1926 года на Чрезвычайной конференции ВАПП, разумеется, без малейшей ссылки на автора. В ту пору такое было в порядке вещей.