История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ

Кнопп Гвидо

Кизингср с абсолютным непониманием относился к восстанию студентов. Для него как для образованного гражданина такой вид противостояния власти был отвратителен. Он с удовольствием сел бы в кругу студентов и культурно начал бы дискуссию о бедственном положении университетов или критике системы образования или решений правительства. Беспорядки, уличные бои и шумные демонстрации наполняли его ужасом и отвращением. Кизингср был канцлером, который охотнее всего наблюдал за своим народом на расстоянии, при личных встречах с гражданами он благосклонно интересовался их самочувствием, но никогда не хотел быть одним из них.

В 1968 году, когда началась волна студенческих протестов, канцлер находился в предвыборной поездке перед выборами в парламент земли Баден-Вюртемберг; Когда на предвыборных мероприятиях появлялись студенты с мегафонами, плакатами и транспарантами и начинали перебивать его возгласами неодобрения и пронзительными свистками, Кизингер либо смело вступал с ними в дискуссию, либо приказывал полиции очистить площадь.

После покушения на Дучке канцлер выразил его супруге в личной телеграмме соболезнования и возмущение по поводу происшедшего, но в телевизионном обращении он предупредил «военные левоэкстремистские силы, которые открыто поставили своей целью разрушить парламентский демократический порядок», что в случае, если они немедленно не прекратят свои акции, «возникнет необходимость ужесточить государственные средства зашиты». Поскольку в каждой земле был свой начальник полиции, правительству очень не хватало универсальной военной силы. Вместо этого сотни демонстрантов, среди которых был и сын Вилли Брандта Петер, были задержаны и обвинены в нарушении общественного порядка, несанкционированных массовых сборищах и других правонарушениях. Однако от запрещения Социалистического союза немецких студентов и НДП Кизингер все же отказался, поскольку хотел бороться с экстремистами «законными политическими средствами». 27 октября 1968 года была легально оформлена Германская коммунистическая партия [26] . Кизингер с облегчением заметил, как после двух смертельных случаев в Мюнхене пыл студентов молниеносно угас. Канцлер еще меньше, чем сами студенты, понимал, чего они, собственно, хотят. «Иногда в борьбу вступают демоны», — вздыхал он.

26

Deutsche Kommunistische Partei, DKP — Прим. пер.

С отменой Чрезвычайных законов у студенческого движения не было больше объединяющей цели. Внепарламентская оппозиция начала разрушаться изнутри. Небольшое количество протестующих вооружились и ушли в подполье, другие вступили в Германскую коммунистическую партию, но после смены власти в 1969 году около 100 000 бывших студентов, в основном благодаря СДПГ, собрались на «марш против институтов». Образование социально-либеральной коалиции сигнализировало о конце внепарламентской оппозиции.

В то время как Большая коалиция достигла двух основных внутриполитических целей — стабилизации экономики и отмены Чрезвычайных законов, одно из самых важных внешнеполитических направлений — «восточная политика» — застопорилось на начальном этапе. В своем правительственном заявлении Кизингер подчеркнул, что он ищет взаимопонимания с восточными соседями и хочет «снять напряженность в отношениях с ГДР, а не осложнять их еще больше, преодолеть пропасть, а не углублять ее». В этом вопросе оба партнера по коалиции были согласны друг с другом. Однако со временем обнаружилось и различие в их целях: в то время как Кизингер в основном искал сближения с Москвой, Венер и СДПГ делали в первую очередь ставку на переговоры с Восточным Берлином. С этого началась социал-демократическая политика «перемен через сближение». Разумеется, распространенное мнение о том, что Большая коалиция подготовила «восточную политику» Брандта, неверно. Кизингер уже вступил на этот путь, пусть даже осторожно и неуверенно. Конечно, при этом ему приходилось сопротивляться консервативным силам в своей же собственной партии, но главное, ему не хватало силы принять решение в этом лавировании между партнерами по коалиции.

Самым важным партнером по переговорам о «восточной политике» был для Кизингера министр по общегерманским вопросам Герберт Венер, который имел репутацию «самого сильного человека в кабинете министров». С этим бывшим коммунистом Кизингера связывала почти что дружба. Ночи напролет, особенно в первый год существования коалиции, они просиживали за бокалом французского вина в бунгало канцлера и вели долгие разговоры. «Кизингер почитал в то время Герберта Венера как святого», — пишет в своих воспоминаниях министр труда Ганс Катцер: «Иногда по вечерам Венер доставал свою губную гармонику и пел вместе с канцлером». Это значило, что у Венера было одно преимущество — он часами мог слушать монологи Кизингера по политическим или философским вопросам. И Венер относился к этому позитивно, ему это нравилось: «Мы с Кизингером могли обо всем поговорить серьезно, он со мной и я с ним». Это единение распалось лишь весной 1969 года, когда на первое место вышли серьезные разногласия по «восточной политике».

Кизингер видел шанс на воссоединение лишь в преодолении конфликта Западного и Восточного блоков и конфликта между сверхдержавами. Если бы они смогли «зарыть топор войны», полагал канцлер, отпала бы необходимость даже в НАТО. Лишь свобода восточноевропейских народов, по его мнению, может начать процесс политического прорыва в ГДР. Панков оказался бы изолирован, и на него можно было бы оказать серьезное давление. То, что он не сможет гарантировать эту свободу, не выпив на брудершафт с Москвой, было ему очевидно. Взаимодействие с Восточным Берлином было для Кизингера, который глубоко не доверял коммунистам, лишь неизбежным злом, для того чтобы не оскорбить Кремль и не вызвать скандал.

В самом

начале своей «восточной политики» Кизингер предпринял почти «скандальный» для того времени шаг. В первый разе 1950-х годов, 11 мая 1967 года, письмо из Восточного Берлина не было отправлено в корзину для бумаг как «недоставленное». Как рассказывает Ганс Нойзай, личный референт канцлера, «отказ от писем» принял к тому времени уже абсурдные формы: курьер отдавал в канцлерском ведомстве коричневый конверт и должен был ждать у ворот. Конверт открывали, чтобы с ужасом установить, что это письмо от Вальтера Ульбрихта. Конверт немедленно запечатывался и выдавался обратно курьеру. Одновременно с этим послание из Панкова появлялось на ленте телетайпа. Что делать? Несчастные сотрудники ведомства, не долго думая, передавали послание обратно в Восточный Берлин.

Теперь это должно было измениться. Конечно, поначалу происходили длинные дебаты в ХДС, где возникли протесты целых групп против личного письма канцлера в ГДР. Но по совету Венера 5 июня Кизингер, в конце концов, самолично ответил на письмо премьер-министра ГДР Вилли Штофа, а в следующем письме даже назначил его заместителя партнером в личных переговорах. Канцлер, конечно, не надеялся достичь единства благодаря общению с Панковом. Но ему важно было восстановить межчеловеческие отношения в Восточной Германии, и он чувствовал, что в этом намерении «едины с Венером». «Мы хотим достичь того состояния, чтобы обе части Германии в последующие годы не отдалялись друг от друга еще дальше, — объяснял Кизингер журналисту Рейнхарду Аппелю. — Это было бы наихудшим из того, что может произойти. Чтобы достичь цели, нам придется смириться с необходимостью наладить контакты с ведомствами по эту и по ту сторону границы». С октября по май 1967 года напряжение в обмене письмами со Штофом исчезло, отношения нормализовались. Однако эти отношения так и не смогли принести плоды: в то время как Штоф требовал «представительства от имени обеих Германий», Кизингер упрямо избегал использовать название ГДР, отказываясь признать существование второго немецкого государства.

Значительно больше Кизингера интересовал прямой контакт с Кремлем. Он сигнализировал о своей готовности заключить с Москвой и всеми государствами Восточной Европы, включая ГДР, «пакт о ненападении» и «преследуя свои цели в решении “немецкого вопроса”, федеральное правительство откажется от использования силы и угрозы использования силы» — это была инициатива Эрхарда, который в 1966 году заявил «ноту о мире». Также канцлер хотел, чтобы Федеративная республика выглядела мирным государством, отказавшимся от претензий на владение атомным оружием. В конце концов, канцлер не смог решиться на то, чтобы подписать договор о нераспространении ядерного оружия и отложил решение на потом, как это делали до него уже многие.

В марте 1967 года, не договорившись с СДПГ, канцлер направил в Москву посла с секретной миссией — прощупать обстановку. Но Кремль не был расположен к переговорам. Брежнев даже предупредил о «гитлерском коварстве» новой «восточной политики» и ее «ориентации на агрессию». Он заявил, что коммунисты прекрасно видят, что хоть Бонн и протянул социалистическим странам руку, но в ней непременно должен быть камень.

При этом Кизингер даже начал забивать «священную корову» немецкой политики: он вырвал из оцепенения доктрину Хальштайна. Согласно этой доктрине Бонн готов был применить любые санкции, вплоть до разрыва дипломатических отношений с любым государством, признавшим ГДР. Еще перед образованием Большой коалиции Министерство иностранных дел смягчило это условие для стран соцлагеря, простив им признание ГДР, поскольку это являлось «недобровольным деянием». 31 января 1967 года были установлены дипломатические отношения с Румынией, в августе — открыто торговое представительство ФРГ в Праге. Несмотря на сопротивление своих коллег, Кизингер сделал еще один шаг, установив отношения с Югославией, которая не была членом Варшавского договора, поскольку в 1957 году, когда Тито признал ГДР, отношения были разорваны. Пусть канцлер по-прежнему настаивал на том, чтобы быть единственным представителем всей Германии, действовал он в очевидном противоречии с доктриной Хальштайна. Для Кизингера все эти действия были возможностью заниматься «восточной политикой» в обход ГДР.

Восточный Берлин реагировал на изоляционную тактику Кизингера с некоторой паникой, да и Москва видела во всем этом скорее попытку вырвать отдельные государства соцлагеря из железных объятий Кремля. Советский посол Царапкин позже с угрозой указал канцлеру на то, что «никому никогда не было дозволено вычеркивать даже одно-единственное государство, входящее в содружество социалистических стран». По просьбе Ульбрихта Кремль спешно отозвал своих наместников и выдвинул в переговорах с Бонном жесткие условия: признание ГДР и границы по Одеру — Найсе, недействительность Мюнхенского соглашения, а также присоединение к Договору о нераспространении ядерного оружия. По мнению Кизингера, это положило конец «восточной политике», поскольку в двух пунктах он ни на йоту не отклонился от политики Аденауэра: он не готов был признать границу по Одеру — Найсе и существование ГДР. Германская Демократическая Республика осталась для него «московским протекторатом», а значит — безымянным образованием. Это вело к неизбежной конфронтации с СДПГ, которая скрытно налаживала собственные контакты с Восточным Берлином и заявила о своей готовности забыть об основных позициях внешней политики ФРГ.