История упадка и крушения Римской империи

Гиббон Эдвард

4. Необыкновенный титул графа священных щедрот (Comes Sacrarum Largitionum) был дан лицу, заведовавшему государственными финансами, может быть, с целью внушить, что всякая уплата истекает из добровольной щедрости монарха. Самое сильное воображение было бы не в состоянии обнять бесконечных мелочей ежегодных трат на гражданское и военное управление всех частей громадной империи. Одна отчетность велась семьюстами чиновниками, распределенными между одиннадцатью различными конторами, которые были так искусно организованы, что могли проверять операции одна у другой. Число этих агентов имело наклонность к возрастанию, и не раз оказывалось нужным отсылать на родину бесполезных сверхштатных, которые, покинув свои честные земледельческие занятия, слишком необдуманно вступали в выгодную профессию финансовых чиновников. С государственным казначеем находились в постоянных письменных сношениях двадцать девять провинциальных сборщиков податей, из которых восемнадцать были отличены графским титулом; под его ведомством находились и рудники, из которых добывались драгоценные металлы, и монетные дворы, где они превращались в ходячую монету, и общественные казначейства самых важных городов, где они хранились на государственные нужды. Этот министр также заведовал иностранной торговлей и фабрикацией полотняных и шерстяных изделий, в которой все последовательные операции прядения, тканья и окрашивания исполнялись преимущественно женщинами рабского состояния для удовлетворения нужд дворца и армии. Таких заведений насчитывалось двадцать шесть на Западе, куда искусства проникли гораздо позже, а в промышленных восточных провинциях их, конечно, было еще больше.

5. Кроме государственных доходов, которые абсолютный монарх мог собирать и тратить по своему произволу, императоры в качестве богатых граждан владели очень обширными поместьями, которые управлялись графом или казначеем частной собственности. Некоторая ее часть, быть может, состояла из старинной собственности королей и покоренных республик; некоторые к ней прибавки, вероятно, были сделаны теми семействами, членам

которых удавалось достигать престола, но самая значительная ее часть истекала из грязного источника конфискаций и штрафов. Императорские поместья были разбросаны по разным провинциям от Мавритании до Британии, но богатая и плодородная почва Каппадокии побудила Константина приобрести в этой стране самые обширные из всех его поместий, и он сам или его преемники воспользовались удобным случаем, чтобы прикрыть свое корыстолюбие религиозным усердием. Они уничтожили богатый храм в Комане, где верховный жрец богини войны жил настоящим монархом, и присвоили себе освященные земли, на которых жили шесть тысяч подданных, или рабов богини, и ее священнослужителей. Но люди не были самыми ценными обитателями этой местности; на равнинах, простирающихся от подножия горы Аргей до берегов реки Cap, выводилась порода лошадей, которая ценилась в Древнем мире выше всех других за их великолепные формы и несравненную быстроту. Эти священные животные назначались для дворца и для императорских игр, и закон запрещал предоставлять их в собственность какому-либо вульгарному хозяину. Поместья в Каппадокии были достаточно значительны для того, чтобы быть предоставленными в заведование графа; чиновники низшего ранга заведовали поместьями в других частях империи, а заместители как частных императорских, так и государственных казначеев пользовались самостоятельностью при исполнении своих обязанностей и наблюдали за деятельностью провинциальных чиновников.

6, 7. Избранные отряды кавалерии и пехоты, охранявшие особу императора, находились под непосредственным начальством двух графов дворцовой стражи. Они состояли из трех тысяч пятисот человек, разделенных на семь школ, или отрядов, в пятьсот человек каждый, а на Востоке эту почетную службу почти исключительно присвоили себе армяне. Когда во время публичных церемоний они выстраивались на дворе и в портиках дворца, их высокий рост, дисциплина и великолепное вооружение из серебра и золота представляли великолепное зрелище, достойное римского величия. Из семи школ выбирались в два отряда конницы и пехоты так называемые протекторы, или охранители, выгодное положение которых было целью и наградой самых заслуженных солдат. Они держали караулы во внутренних апартаментах, а иногда посылались в провинции для исполнения с быстротой и энергией приказаний своего повелителя. Графы дворцовой стражи заменили преторианских префектов и, подобно им, стремились перейти от дворцовой службы к командованию армиями.

Агенты, или официальные шпионы

Постоянные сношения между двором и провинциями были облегчены сооружением больших дорог и учреждением почт. Но к выгодам, которые доставлялись этими благотворными улучшениями, присоединилось пагубное и невыносимое злоупотребление. Под ведомством Magister officiorum состояли от двухсот до трехсот агентов, или гонцов, которые рассылались по провинциям для извещения об именах годичных консулов и об эдиктах и победах императоров. Они постепенно присвоили себе право доносить обо всем, что им удавалось приметить касательно поведения должностных лиц и частных граждан, и на них скоро стали смотреть как на око монарха и как на бич народа. Под согревающим влиянием бесхарактерного монарха они размножились до невероятного числа десяти тысяч, пренебрегали частыми, хотя и мягкими, выговорами и совершали в доходной сфере почтовой администрации разные вымогательства и притеснения. Этих официальных шпионов, находившихся в постоянной переписке с дворцом, поощряли милостями и наградами за то, чтобы они тщательно выслеживали возникновение каких-либо изменнических замыслов, начиная со слабых и тайных выражений неудовольствия и кончая деятельными приготовлениями к открытому восстанию. Их небрежное или преступное нарушение правды и справедливости прикрывалось обычной личиной усердия, и они могли безопасно направлять свои отравленные стрелы в грудь и виновных, и невиновных людей, навлекших на себя их нерасположение или не захотевших купить их молчание. Всякий верноподданный — все равно, жил ли он в Сирии или в Британии, — находился в опасности или, по меньшей мере, в страхе, что его отправят в цепях в миланский или в константинопольский суд для того, чтобы он защищал там свою жизнь и свое состояние против коварного обвинения этих привилегированных сыщиков. Обыденная администрация прибегала к этим средствам, которые могут находить для себя оправдание лишь в крайней необходимости, а недостаток улик с усердием восполнялся употреблением пытки.

Обманчивое и опасное применение к уголовным делам пытки (для которой было придумано выразительное название quaestion) было скорей терпимо, чем дозволено юриспруденцией римлян. Они применяли этот бесчеловечный способ расследования только к рабам, страдания которых редко взвешивались этими гордыми республиканцами на весах справедливости и человеколюбия; но они ни за что не согласились бы употребить насилие над священной личностью гражданина, если не имели самых ясных доказательств его виновности. Летописи тирании от царствования Тиберия до царствования Домициана подробно рассказывают о казнях многих невинных жертв, но, пока сохранялись хотя бы самые слабые воспоминания о народной свободе и народном достоинстве, последние часы римлянина были ограждены от опасности позорной пытки. Однако провинциальные должностные лица не руководствовались в своем образе действий ни обычаями, установившимися в столице, ни строгими принципами юристов. Они нашли употребление пытки, установившимся не только между раболепными подданными восточных деспотов, но также между македонянами, жившими под ограниченной монархией, между родосцами, процветавшими благодаря свободе торговли, и даже между мудрыми афинянами, поддержавшими и возвысившими достоинство человеческого рода. Губернаторы, поощряемые одобрением жителей провинций, испросили себе или, может быть, незаконно присвоили неограниченное право употреблять орудия пытки для того, чтобы вынуждать от совершивших преступление бродяг или плебеев признание их виновности, но затем они постепенно стали смешивать различия общественного положения и перестали обращать внимание на привилегии римских граждан. Опасения подданных заставляли их испрашивать, а интересы монарха заставляли его разрешать изъятия, которые ограждали от пытки, но которые давались в такой форме, что в ней подразумевалось и даже дозволялось всеобщее ее употребление. Эти изъятия ограждали всех, кто принадлежал к рангу Illustres и Spectabiles, епископов и их пресвитеров, профессоров свободных искусств, солдат и их семейства, муниципальных чиновников и их потомства до третьего поколения и всех детей, еще не достигших возмужалости. Но в новую юриспруденцию империи вкрался пагубный принцип, что в делах о государственных преступлениях, — обнимавших собой всякие преступления, какие только могла усмотреть мелочная придирчивость юристов, во враждебных намерениях против монарха или республики, — все привилегии приостанавливаются и люди всех званий подводятся под один и тот же унизительный уровень. Так как личная безопасность императора открыто ставилась выше всяких соображений справедливости и человеколюбия, то от самых жестоких пыток не спасали ни преклонные лета, ни нежный юношеский возраст, и над головой самых выдающихся римских граждан постоянно висела опасность, что какой-нибудь доносчик укажет на них как на соучастников или даже как на свидетелей воображаемого преступления.

Финансы

Однако, как бы ни казалось ужасно это зло, оно ограничивалось небольшим числом римских подданных, опасное положение которых вознаграждалось в некоторой мере пользованием теми выгодами общественного положения и богатства, которые навлекали на них недоверие монарха. Но для населяющих обширную империю миллионов простого народа страшно не столько жестокосердие, сколько корыстолюбие их повелителей, и их скромное благополучие страдает главным образом от чрезмерных налогов, которые, слегка скользя по богачам, падают с усиленной тяжестью на низшие и самые бедные классы населения. Один остроумный философ нашел, что общий размер общественных налогов измеряется степенью свободы или рабства, и позволил себе утверждать, что, в силу неизменяемого закона природы, он всегда увеличивается вместе с первой и уменьшается до соразмерности со вторым. Но это соображение, клонящееся к тому, чтобы ослабить вред деспотизма, по меньшей мере, опровергается историей Римской империи, свидетельствующей о том, что одни и те же императоры отняли у сената его права, а у провинций их богатства. Не уничтожая различных пошлин и налогов с товаров, незаметным образом уплачиваемых покупателями в виде добровольной дани, Константин и его преемники предпочли им простой и непосредственный способ обложения, более согласный с духом самовластного правительства.

Налоги

Название и употребление индиктов (indiction), которыми пользуются для уяснения хронологии средних веков, истекали из обычного способа взимания римских налогов. Император собственноручно подписывал красными чернилами публичный эдикт, или индикт, который выставлялся для общего сведения в главных городах каждой провинции в течение двух месяцев, предшествующих первому дню сентября. Вследствие весьма естественной связи понятий название индикт было перенесено на размер установленного им налога и на срок, назначенный для уплаты. Эта общая смета доходов была соразмерна с действительными или воображаемыми государственными нуждами, но всякий раз, когда расходы превышали доходы или когда доходы не поступали в предполагаемых размерах, на народ налагали дополнительную подать под названием superindiction, и этот самый дорогой из атрибутов верховной власти передавался преторианским префектам, которым дозволялось в некоторых случаях принимать по своему усмотрению меры для удовлетворения непредвиденных и чрезвычайных общественных нужд. Исполнение этих законов (изложение которых со всеми их мелочными и сложными

подробностями показалось бы слишком утомительным) состояло из двух различных операций — из разложения общей суммы налогов на ее составные части, которые распределялись между провинциями, городами и отдельными обитателями Римской империи, и из собирания отдельных долей налога с частных лиц, городов и провинций, пока все собранные суммы не будут сданы в императорскую казну. Но так как счеты между монархом и подданными никогда не заканчивались и так как возобновление требований предшествовало полному выполнению прежней обязанности, то тяжелая финансовая машина приводилась в движение в течение всего годичного оборота одними и теми же руками. Все, что было достойного и важного в заведовании государственными доходами, поручалось мудрости префектов и их провинциальных представителей; прибыльных должностей искала масса низших чиновников, которые зависели частью от главного казначея, частью от губернатора провинции и которые при неизбежных столкновениях смешанной юрисдикции нередко имели случай оспаривать друг у друга собранную с народа добычу. Трудные должности, которые вели лишь к ненависти и упрекам, к расходам и опасностям, налагались на декурио-нов, из которых составлялись в городах корпорации и которые в силу строгих императорских законов должны были выносить на своих плечах все бремя гражданского управления. Вся земельная собственность империи (не исключая и вотчинных императорских поместий) была обложена обыкновенными налогами, и всякий новый покупатель принимал на себя обязательства прежнего собственника. Составление точного ценза, или кадастра, было единственным справедливым способом определить, в какой мере каждый гражданин должен был содействовать удовлетворению государственных нужд, и есть основание полагать, что с самого начала хорошо известного периода индиктов эта трудная и дорогостоящая операция повторялась регулярно через каждые пятнадцать лет. Земли измерялись рассылавшимися по провинциям надсмотрщиками, распределялись по разрядам, смотря по тому, были ли они пахотные или сенокосные, были ли они под виноградниками или под лесами, и затем их ценность определялась по средней доходности за пять лет. Число рабов и скота составляло существенную часть описи; владельцы должны были приносить клятву в том, что раскроют настоящее положение своих хозяйственных дел, а всякая с их стороны уловка или попытка уклониться от требований закона строго наказывалась как уголовное преступление, в котором государственная измена соединялась со святотатством. Самая значительная часть податей уплачивалась деньгами, а из ходячей в империи монеты закон дозволял принимать только золотую. Остальная часть податей в том размере, какой был назначен ежегодным индиктом, собиралась еще более прямым и еще более отяготительным способом. Смотря по свойству земель, их продукты, состоявшие в вине или оливковом масле, во ржи или ячмене, в лесе или железе, перевозились усилиями или за счет жителей провинций в императорские магазины, откуда они по мере надобности употреблялись на удовлетворение нужд двора, армии и двух столиц — Рима и Константинополя. Комиссарам казначейства так часто приходилось покупать различные продукты в больших размерах, что им было строго запрещено чем-либо заменять натуральные повинности или брать деньгами цену тех запасов, которые взыскивались натурой. При первобытной простоте небольших государств этот способ может быть удобен для сбора приношений, которые делаются народом почти добровольно, но при его применении возможны в одно и то же время и крайняя нестесняемость, и крайняя точность, а в нравственно испорченной и абсолютной монархии это неизбежно должно порождать постоянную борьбу между склонностью к притеснениям и ухищрениям плутовства. Земледелие в римских провинциях стало постепенно приходить в упадок, а при дальнейшем развитии деспотизма, постоянно стремящегося к своей собственной гибели, императоры были вынуждены ставить себе в заслугу прощение долгов и отмену налогов, которых решительно были не в состоянии уплатить их подданные. Плодородная и счастливая провинция Кампания, бывшая сценой первых римских побед и местом отдыха и наслаждений для римских граждан, занимала по новому разделению Италии пространство между морем и Апеннинами от Тибра до Силара. Через шестьдесят лет после смерти Константина вследствие произведенного освидетельствования были освобождены от налогов триста тридцать тысяч английских акров незаселенной и невозделанной земли, которые составляли одну восьмую часть всей провинции. Так как в ту пору варвары еще не ступили на землю Италии, то причину такого поразительного разорения, засвидетельствованного законодательством того времени, можно приписать нечему иному, как администрации римских императоров.

Поголовная подать

Намеренно или случайно законодатель установил такой способ податного обложения, в котором существенные условия поземельной подати, по-видимому, соединились с формами поголовного налога. В отчетах, присылавшихся из каждой провинции или из каждого округа, обозначалось число лиц, подлежащих податному обложению, и размер общего обложения. Последняя сумма делилась на первую, и не только по общепринятому обыкновению, но и по официальным выкладкам считалось, что в такой-то провинции столько-то capita, или голов, подлежащих податному обложению, и что на каждую голову приходится такая-то сумма налогов. Цена податной головы, конечно, изменялась сообразно с разными случайными или изменчивыми условиями, но до нас дошел очень интересный факт, которому мы придаем большую важность потому, что он касается одной из самых богатых римских провинций, составляющей в наше время одно из самых цветущих государств в Европе. Жадные министры Констанция истощили богатства Галлии вымогательством с каждой податной головы ежегодной уплаты двадцати пяти золотых монет. Человеколюбивая политика его преемника уменьшила поголовную подать до семи монет. Средний размер между этими противоположными крайностями, между чрезмерным угнетением и временной снисходительностью может быть определен в шестнадцать золотых монет, или почти в 9 фунт. ст., которые, вероятно, и составляли обыкновенный размер податного обложения Галлии. Но это вычисление или те факты, на которых оно основано, неизбежно должны возбудить два недоразумения в каждом мыслящем человеке, который должен быть поражен и равенством поголовной подати, и ее громадностью. Попытка объяснить эти недоразумения, быть может, прольет некоторый свет на положение, в котором находились финансы приходившей в упадок империи.

1. Очевидно, что пока неизменные свойства человеческой натуры будут порождать и поддерживать неравное распределение собственности, равное между всеми распределение налогов лишило бы самую многочисленную часть населения всяких средств существования, а монарху доставило бы лишь очень ничтожный доход. Такова, быть может, была и теория римского поголовного обложения податями, но на практике это несправедливое равенство исчезало, и налог изыскивался так, как будто он был не личный, а имущественный. Несколько бедных граждан составляли все вместе одну податную голову, а богатый житель провинции, соразмерно со своим состоянием, один был представителем нескольких воображаемых существ этого рода. В поэтическом прошении к одному из последних и самых лучших римских монархов, царствовавших над Галлией, Сидоний Аполлинарий олицетворяет свою долю налога в виде тройного чудовища, изображенного в греческих баснословных сказаниях под именем Гериона, и просит нового Геркулеса оказать ему милость — спасти ему жизнь, отрубив его три головы. Состояние Сидония далеко превышало обыкновенные денежные средства поэтов, но если бы он развивал далее свою аллегорию, он мог бы изобразить многих галльских аристократов в виде стоглавой гидры, которая опустошала страну и поглощала достояние сотни семейств.

2. Трудно допустить, чтобы 9 фунт. ст. составляли средний размер ежегодной поголовной подати, уплачивавшейся Галлией, и это всего яснее будет видно из сравнения с теперешним положением этой страны в том виде, как она управляется абсолютным монархом промышленного, богатого и преданного народа. Ни страх, ни лесть не в состоянии увеличить размер ежегодно собираемых с Франции податей свыше 18 млн. фунт. ст., которые приходится разложить, быть может, на двадцать четыре миллиона жителей. Из них семь миллионов в качестве отцов, братьев или мужей уплачивают подати за остальное население, состоящее из женщин и детей; однако причитающаяся на каждого из этих плательщиков сумма налогов едва ли превысит пятьдесят шиллингов на наши деньги и будет почти вчетверо менее той суммы, которая взыскивалась с их галльских предков. Причину этой разницы следует искать не столько в сравнительном недостатке или изобилии золота или серебра, сколько в различном положении общества в древней Галлии и в новейшей Франции. Там, где личная свобода составляет привилегию каждого подданного, вся масса налогов — все равно, взыскивается ли она с собственников или потребителей, — может быть разложена на всю нацию. Но самая значительная часть земель и в древней Галлии, и в других римских провинциях возделывалась рабами или крестьянами, зависимое положение которых было лишь менее суровым рабством. При таких условиях бедные содержались на счет своих хозяев, пользовавшихся плодами их труда, а так как в списки плательщиков податей вносились имена лишь тех граждан, которые обладали широкими или, по меньшей мере, приличными средствами существования, то их сравнительной малочисленностью объясняется и оправдывается высокий размер их поголовного обложения. Основательность этого вывода может быть подтверждена следующим примером. Эдуи, одно из самых могущественных и образованных племен, или гражданских общин Галлии, — занимали территорию, которая образует в настоящее время две церковных епархии, Отёнскую и Неверскую, и имеет более пятисот тысяч жителей, а если мы прибавим сюда Шалон и Масон, которые, вероятно, также входили в ее состав, то мы найдем население в восемьсот тысяч человек. Во времена Константина территория эдуев доставляла не более двадцати пяти тысяч податных голов, из которых семь тысяч были освобождены этим монархом от налога, которого они не были в состоянии уплачивать. Эти соображения, по-видимому, подтверждают путем аналогии мнение одного остроумного историка, что число свободных и облагаемых налогом граждан в Галлии не превышало полумиллиона, а если можно полагать, что при обыкновенной системе управления их ежегодные взносы простирались приблизительно до четырех с половиной миллионов фунтов стерлингов, то отсюда можно заключить, что хотя доля каждого плательщика была вчетверо более теперешней, тем не менее Галлия уплачивала лишь четвертую часть того, что теперь получается с Франции. Вымогательства Константина можно определить в 7 млн. фунт. ст., которые были уменьшены человеколюбием и мудростью Юлиана до 2 млн. фунт. ст.