История Византии. Том II

Сказкин Сергей Данилович

Пселл видит человека не только в его конкретной индивидуальности, но и в движении, в развитии характера и внешнего облика. С особой тщательностью писатель следит за тем, как царская власть портит человека, как просыпается в его душе честолюбие и надменность, как исчезает телесная красота и на смену мужеству приходит презренная трусость.

И в письмах Пселл остается тем же злым насмешником, не склонным по-христиански прощать ближним их слабости. Мы отплыли из Триглеи, рассказывает он в одном из писем, и вместе с нами на корабле плыл подвижник Илья уж не из-за его ли благости море так спокойно расстилалось перед кораблем и повсюду царила тишина? Слова Пселла ироничны, и ирония его открывается в следующей же фразе. Монах Илья начал беседу, но вспоминал он не о горе

Кармел, не о других местах подвижничества, а о притонах и лавках Константинополя. Он сообщал, какие из константинопольских проституток хорошо знают свое ремесло, а какие владеют им слабо. Он перечислял тех из них, кто занимается своей работой открыто, и тех, кто делает ее тайно. И все гребцы, а с ними немалая часть пассажиров с вниманием и восторгом слушали речи святого монаха, который, по словам Пселла, дниотдает богу, а ночи сатане.

И опять-таки в характеристике Пселла нет ни декламации, ни нажима; он не оценивает монаха Илью — он его описывает, и простое противопоставление несовместимых фигур — подвижника и проституток — оказывается более эффективным, чем обобщенное осуждение блудливых монахов. Язвительный Пселл не чужд и мягкого юмора: так, в одном из писем он передает коротенький рассказ о юноше, влюбившемся в служанку своего отца, носившую имя София; он настолько любил ее, что все прозвали его философом — ведь по-гречески значит «люблю».

Книгу современника Пселла Кекавмена принято называть «Советы и рассказы»¹⁹. Эта книга — своего рода руководство к жизни, но руководство, основанное не на общих принципах, а на наблюдениях пожилого и умудренного опытом человека. Кекавмен наставляет, как надо вести себя при дворе, что должен делать наместник в провинциальном городе и как вообще надлежит поступать человеку, если он хочет сохранить здоровье или имущество. Немудреные советы дает Кекавмен — но не книжные, свои: «Не оставайся на ночь в доме, где есть змеи», «Не ешь свежих грибов», «Начав читать книгу, дочитывай ее до конца» и т. п.

Книга Кекавмена, однако, не набор случайных советов и поучительных историй, она пронизана определенной идеей. Идея эта — никому не доверяй, постоянно остерегайся. Кекавмен не устает повторять, что особенно следует беречься друзей: «Знаю я многих, кто погиб от друзей». Если твой друг, советует Кекавмен, приедет в город, где ты живешь, не поселяй его в своем доме, но устрой где-нибудь в другом месте и отправь ему все необходимое для питания. А не то поселишь ты друга в собственном доме, а он начнет осуждать твои порядки, осмеивать манеры твоих дочерей и дойдет до того, что соблазнит твою жену. Будь осторожен в разговорах, повторяет Кекавмен. Зайдет речь об императоре или об императрице — сразу же умолкай: как бы твой собеседник не донес на тебя, как бы кто-нибудь со стороны не услышал вашу беседу и не донес. Многих такие разговоры довели до беды.

Мрачной была жизнь константинопольского вельможи, которому приходилось остерегаться каждого своего слова, который больше всего должен был бояться погибнуть от наветов друзей! Традиции Христофора Митиленского и Пселла успешно развивали писатели XII в. Наиболее значительная фигура в византийской литературе первой половины и середины XII в. —

Феодор Продром²⁰. Он родился в Константинополе около 1100 г. и по происхождению принадлежал, скорее всего, к низшим слоям класса феодалов. Отец прочил Продрома на военную службу, но слабое здоровье мальчика заставило его предпочесть литературный труд. Продром чтит и восхваляет военное искусство, воспевает длинные копья и арабских скакунов. Он с восторгом описывает богатства византийской знати: обширные земли, высокие дома, толпы слуг. Почтительно склоняет он голову и перед знатностью рода. Самое понятие о равенстве кажется ему немыслимым. Подобно тому, как в музыке мелодию и ритм нельзя передать одними высокими или низкими нотами, а гармония создается смешением неравных тонов, и «всей нашей жизни провидение мистически

придаетстройность благодаря неравенству положений»

²¹

.

Продром —

поэт императоров и феодальной аристократии. Но вместе с тем он вдумчивый наблюдатель и образованный мыслитель, который сумел навлечь на себя обвинение в ереси: ему пришлось отражать нападки фанатичных ортодоксов, уверявших, что он нечестиво поносит троицу и сына божьего. Поклонник античности, он был одним из первых, кто обратился к жанру любовного романа и рассказал в «Роданфе и Досикле» о приключениях расставшихся любовников. Продрому принадлежит также одна из первых попыток ввести разговорный язык в «большую» литературу, и даже к своим высоким покровителям он отваживался обратиться со стихами на языке константинопольских улиц.

Искусство смешного делает в творчестве Продрома новый шаг вперед: если Христофор и Пселл язвительно писали об окружающих — о невежественных монахах, жадных чиновниках, то Продром умеет посмеяться и над собственной неудачей, и эта индивидуальная окраска комической ситуации усиливает эффект. В прозаической сценке «Палач, или врач» Продром — совершенно в предренессансной манере — повествует о муках, испытанных им в лапах шарлатана-врача, пытавшегося вырвать ему зуб. Сперва этот доктор-самозванец разрезал десну, затем ухватил больной зуб таким инструментом, что можно было бы вырвать клык у слона, и принялся тянуть — но ему удалось только отломить часть зуба. Не удивительно, что малорослый человечек показался Продрому грозным великаном!

Вместе с тем Продром владеет искусством трагического, умением с помощью маленькойдетали передать скорбь и нежность. Вдова оплакивает мужа: она обращается к нему, к мертвому, неподвижному: «Ты видишь, что я лью горючие слезы, что же ты не оботрешь мне щеку своим хитоном?» Подлинный герой Продрома — маленький человек, которого мучит в этом холодном мире то болезнь, то бедность, то несправедливость. В написанных разговорным языком стихах он с сочувствием рассказывает о беззаботном муже, промотавшем состояние жены и вынужденном прибегать к обману, чтобы вымолить у нее обед.

Конечно, искренность и живость тонет у Продрома в массе стандартных панегириков Иоанну и Мануилу Комнинам по поводу взятия какого-нибудь города или возвращения государя в столицу, заказных эпитафий вельможам и полководцам. Продром, как многие византийские писатели, часто многословен, риторичен и скучен. Но в лучших своих вещах он индивидуальный и лиричный художник.

Поэзия не принесла Продрому больших доходов. Поместье свое он потерял и, страдая от болезней, должен был долго молить императора Мануила I даровать ему особую милость и поместить в государственный приют для стариков. Здесь он время от времени откликался стихотворным панегириком на успехи византийского оружия и там же, по-видимому, умер около 1170 г.

Юмор, так отличающий лучшие вещи Продрома, свойствен и его современнику — анонимному автору диалога «Тимарион»²², тонкого подражания Лукиану. Сюжет диалога несложен: каппадокиец Тимарион на обратном пути с фессалоникской ярмарки внезапно заболел; он не успел еще умереть,

как был доставлен — по явному недосмотру демонов — в подземное царство, где встретил византийских императоров, риторов и философов. Ад выглядит в изображении анонимного автора отнюдь не трагичным, как в «Житии Василия Нового» или позднее у Данте, а скорее забавным: мертвецов беспокоит здесь, почем на земле оливковое масло, хлеб и скумбрия; они сытно питаются солониной и фригийской капустой, а когда уснут, дружелюбные мыши тихонько подбирают крошки в их бороде. Самое отношение к христианству — несколько насмешливое; объясняя Тимариону, почему император Феофил введен в состав судей подземного царства, один из старожилов ада говорит: «Теперь, когда галилейская вера распространилась по всей земле и подчинила себе и Европу и большую часть Азии, провидению угодно было присоединить к прежним эллинским судьям одного христианина». Христианство, следовательно, прекрасно уживается в подземном царстве с языческими верованиями, и христианин Феофил, сопровождаемый ангелом, судит вместе с Эаком и Миносом. Комизм ситуации усиливается еще и тем, что Феофил — иконоборец.