История власовской армии

Хоффманн Йоахим

Но хотя Пражская операция действительно началась с предательства немецких союзников и закончилась гибелью 1-й дивизии РОА, мы не можем ограничиться при ее оценке лишь негативными факторами. На фоне последних дней войны решение об участии в Пражском восстании выглядит отчаянной попыткой спасти дивизию от гибели. Интересно отметить, что два очевидца событий с немецкой стороны проявили глубокое понимание причин и мотивов этого решения. Правда, представитель Главного управления СС при Власове доктор Крёгер не согласен с выдвигаемым многими русскими доводом, что отношение немцев к Освободительному движению в предыдущие годы не обязывало Буняченко соблюдать верность заключенному с ними союзу^[548]. Такая аргументация, по мнению Крёгера, лишь подрывает репутацию русских, которые погибли „как офицеры и люди чести“, это как бы признание их ненадежности и неумения сохранять верность каким-либо союзам: ведь именно так характеризует их генерал армии Штеменко, говоря о том, что никто не мог знать, когда и против кого обратят они оружие. Но Крёгер совершенно справедливо подчеркивает, что Буняченко и его солдаты были поистине „в отчаянном положении... худшем, чем положение немцев“, и осуждать их отчаянные попытки спастись было бы „ханжеством“.

Об этом же говорит

и Швеннингер, во время Пражской операции интернированный в штабе 1-й дивизии. Хотя дивизия в те дни воевала против немцев, к Швеннингеру относились с прежним дружелюбием и почтением. Разумеется, будучи немецким офицером, Швеннингер решительно высказался против участия в Пражском восстании, но по-человечески он понимал, что Буняченко решился на этот „отчаянный шаг.. не из-за слепой ненависти к Германии и немцам; им руководила страстная озабоченность судьбами вверенных ему солдат“. После разъяснении подполковника Николаева Швеннингер даже какое-то время верил в успех задуманного Буняченко предприятия^[549]. После войны Швеннингер заявил, что осуждать Буняченко, его людей и власовское движение как таковое на основе пражских событий было бы несправедливо.

Вопрос об историческом значении Пражской операции следует рассматривать, исходя лишь из действительного вклада власовцев в Пражское восстание, независимо от верности русских союзу с немцами и успеха собственно плана Буняченко. Вступив в борьбу в критический момент, 1-я дивизия РОА сумела занять, за исключением нескольких островков немецкого сопротивления, всю западную часть Праги и обширный район на восточном берегу Влтавы до Страшнице. Сил РОА было недостаточно для того, чтобы занять весь город, но, разрезав город на две части, они помешали соединению немецких резервов с севера и юга. С. Ауски справедливо замечает, что, если бы не 1-я дивизия РОА, немцам удалось бы 6 мая занять западные районы Праги, а 7-го — полностью подавить восстание^[550]. Даже неожиданное прекращение боевых действий в ночь на 8 мая и отход частей РОА из города имели положительные последствия, косвенно способствуя соглашению ЧНС с генералом Туссеном о беспрепятственном выводе немецких войск. И наконец какие бы возражения и споры ни вызывало решение генерал-майора Буняченко, оно стало частью истории, поскольку из хронологии событий тех дней непреложно следует, что именно 1-й дивизии РОА принадлежит основная — если не вся — заслуга в освобождении Праги от немцев. Такова историческая правда. Версия же советской историографии, по которой Прагу освободили войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, не выдерживает научной критики и является всего лишь легендой^[551].

Глава 10.

Конец Южной группы РОА

В феврале 1945 года генерал-майор Трухин добился от Главного управления СС разрешения на перевод армейского штаба РОА из Берлина в Хейберг, и теперь почти все силы РОА можно было стянуть в Вюртемберге. На учебном полигоне в Мюнзингене завершала комплектование 1-я дивизия, на учебном полигоне в Хейберге формировалась 2-я и начиналось формирование 3-й. Офицерский резерв, офицерская школа, запасная бригада и другие части тоже находились в районе Мюнзинген — Хейберг; в Берлине остались лишь подразделения армейского штаба, не принимающие участия в выполнении поставленной задачи. Правда, приказ КОНР от 28 марта о сосредоточении всех частей РОА „в богемских лесах“ в районе Линц — Будвайс был нарушен переводом 1-й дивизии в район группы армий „Висла“, но лишь временно, так как генерал-майор Буняченко отказался подчиняться немцам и прошел со своей дивизией в Богемию. 10 апреля южная группа РОА, находившаяся в Швабском Альбе, получила приказ о перемещении в район Линца. 19 (по некоторым источникам — 17) апреля колонны двинулись из Хейберга на юго-восток в направлении Меммингена^[552]. Начальник штабов формирования полковник Герре сумел на первых порах обеспечить войскам довольствие из армейских управлений продовольственного снабжения округа Ульм, где еще имелись изрядные запасы, так что марш проходил вполне удовлетворительно. Даже запасная бригада, оснащенная довольно плохо, сумела показать неплохие результаты и снискать одобрение Трухина. В целом, однако, перемещение южной группы в Богемию проходило не так гладко, как переход 1-й дивизии РОА на Одерский фронт месяц тому назад: это объясняется опасностью воздушных налетов и возрастающими с каждым днем трудностями со снабжением. Коща полковник Герре обратился к командующему округом в Мюнхене генералу Крибелю с просьбой о довольствии для войск РОА, тот прямо заявил, что не может дать русским „ни грамма хлеба, ни капли бензина“^[553]. Чтобы не допустить перехода армии численностью около 25 тысяч человек на самообеспечение со всеми вытекающими отсюда последствиями, пришлось прервать пеший поход и ехать по железной дороге.

Погрузка на поезда очень пугала русских офицеров, опасавшихся хаоса и дезорганизации вследствие рассредоточения формирований. Так же как в свое время Буняченко, генерал-майор Зверев попытался помешать погрузке, утверждая, что американские танки, по дошедшим до него слухам, уже достигли района вокзала^. И только когда командир немецкой группы связи майор Кайлинг доказал ему, что хозяином положения в этом районе пока еще является вермахт, формирования удалось в ночь на 25 апреля посадить в поезда на линии Мемминген — Бухлое. Погрузка проводилась под прикрытием противотанкового артиллерийского дивизиона 2-й дивизии и других хорошо вооруженных подразделений. Но некоторые части самовольно пустились в путь пешим порядком. У Ландсберга к ним присоединились идущие на восток узники концентрационных лагерей, их переодели в форму РОА. Офицерским патрулям и полевой жандармерии пришлось прочесать колонны и дать командирам строгие приказы погрузить людей в эшелоны. Наконец, после трудного пути поезда 29 апреля прибыли в место назначения — Линц. По расчетам немецких командных инстанций, войска южной группы РОА по прибытии в этот район должны были оказаться в подчинении группе армий „Юг“. Это противоречило желаниям армейского штаба РОА, но никакого практического значения это требование все равно не имело. Командующий группой армий „Юг“ генерал-полковник Рендулич „очень любезно“ принял Трухина в своей штаб-квартире под Линцем и дал согласие на ускоренную доставку недостающего оснащения и вооружения. Так как никаких возможностей для применения 2-й дивизии Рендулич не видел, было решено, что войска двинутся на Тржебон, к востоку от Будвайса, где займут

оборонительные позиции, завершат формирование и будут ждать развития событий. Настроение в армии было еще вполне боевое, и в Дойч-Бенешау полки во всем блеске прошли парадом перед своим дивизионным командиром.

Стягивание всех частей РОА в одном районе и их объединение с Казачьим корпусом в этот период связаны также с усилиями командиров РОА установить контакт с западными державами. После провала всех предыдущих попыток оставалось последнее средство — наглядно продемонстрировать союзникам значение Освободительной армии. Активную деятельность в этом направлении развернул Жеребков^[554]– сначала за спиной у недоверчивых немцев, а с апреля 1945 года — с одобрения Главного управления СС^[555]. Юрий Сергеевич Жеребков, сын генерала русской царской армии, видный деятель русской эмиграции во Франции, уехал из Парижа и примкнул к Освободительному движению. В рамках главного организационного управления КОНР, подчинявшегося генерал-майору Малышкину, он сначала руководил „отделом связи с правительственными учреждениями“, а с марта 1945 года, когда немцы полностью признали Власова, стал начальником подчиненного непосредственно Власову отдела внешних сношений, то есть фактически занимал пост министра иностранных дел КОНР, и в его задачи входило также представительство при германском министерстве иностранных дел. Жеребков с самого начала мечтал назначить в нейтральные страны представителей КОНР, во-первых, для того, чтобы разъяснять общественности и правительственным учреждениям сущность и цели Освободительного движения, а во-вторых (что было не менее важно), чтобы незаметно установить контакты с западными державами, в которых руководство РОА все еще ошибочно видело возможных союзников.

Еще в конце 1944 года правительство рейха передало союзникам требование предоставить добровольцам, служащим в вермахте, статус немецких военнопленных^[556], и госдепартамент признал это требование отвечающим международному праву. В январе 1945 года Жеребков обратился в министерство иностранных дел и Главное управление СС с просьбой разрешить ему установить контакт с Международным Красным Крестом (МКК) в Женеве. Он обосновал свою просьбу желанием выяснить судьбу попавших в плен к союзникам членов добровольческих формирований, за которых КОНР считал себя ответственным, хотя, строго говоря, они не являлись солдатами власовской армии. 26 февраля 1945 года, когда уже началась выдача добровольцев русского происхождения, служивших в вермахте, Жеребков передал берлинскому представителю МКК доктору Лениху меморандум КОНР с просьбой обратить внимание союзных держав на еще одно обстоятельство^[557]– на политический характер Освободительного движения: это могло явиться основанием для предоставления солдатам РОА традиционного в западных странах политического убежища. В меморандуме указывалось, что в случае выдачи советским властям солдат РОА ожидает мучительная смерть.

К этому времени делегация МКК в Лондоне уже по собственной инициативе обратилась к английскому правительству, однако ответа не дождалась. 13 апреля 1945 года, подтвердив через доктора Лениха получение меморандума, доктор Буркхардт указал на особые трудности, возникающие при обсуждении проблем добровольцев с западными державами, и заметил, что было бы очень полезно, если бы КОНР в качестве ответной услуги обратился к рейхсфюреру СС с ходатайством об улучшении условий для заключенных концентрационных лагерей. Из этого можно заключить, что в Женеве Власова считали достаточно влиятельной фигурой, способной оказать услугу в столь важном деле. И действительно, Власов без колебаний пустил в ход весь свой авторитет. 17 апреля он в присутствии генерал-лейтенанта Ашенбреннера попросил оберфюрера СС Крёгера передать ходатайство МКК Гиммлеру, добавив, что КОНР целиком и полностью присоединяется к нему.

Обращение к МКК по вопросу о военнопленных преследовало цель установить связь с англо-американцами. Этой же цели должна была послужить и поездка Жеребкова в Швейцарию, задуманная самим Власовым, с тем чтобы через посредников вступить в переговоры с дипломатическими представительствами Великобритании и США в Берне. Выездная виза была выдана Жеребкову 12 апреля государственным секретарем министерства иностранных дел бароном фон Штенграхтом, а швейцарский поверенный в Берлине советник посольства доктор Цендер, много лет проживший в России и с явной симпатией относившийся к Русскому освободительному движению, ходатайствовал за Жеребкова в Берне. Но, несмотря на его вмешательство, швейцарское правительство, опасаясь вызвать недовольство Советского Союза, отказало представителю КОНР во въездной визе. Жеребков получил лишь рекомендательное письмо доктора Цендера и совет самому попытать счастья на границе — то же самое порекомендовал ему представитель МКК доктор Мартин. Власов, в эти дни находившийся в Фернпассе, 27 апреля составил доверенность, в которой назначал Жеребкова начальником дипломатической и иностранной службы КОНР и поручал ему ведение всех переговоров с швейцарскими, испанскими, французскими, английскими и американскими властями, дипломатическими и военными кругами и Международным Красным Крестом^[558]. Но, разумеется, в последние дни войны такая миссия вряд ли могла увенчаться успехом: Жеребкову не удалось даже уговорить пограничников пропустить его через границу.

Правда, используя в интересах Освободительного движения свои обширные международные связи, Жеребков заблаговременно предпринял кое-какие шаги. В частности, он обратился к Густаву Нобелю, с которым когда-то познакомился в Париже. В марте 1945 года Жеребков написал Нобелю письмо, которое военный атташе Швеции в Берлине полковник фон Данефельд вызвался отправить курьерской почтой в Швецию. Еще более обещающими выглядели перспективы в Испании: генерал Франко, дипломаты которого в Берлине проявили интерес к Освободительному движению, не скрывал симпатий к Власову. Несколько офицеров из окружения Власова участвовали в испанской войне на стороне инсургентов: например, полковник Сахаров, бывший некоторое время адъютантом Власова, и капитан барон Людингхаузен-Вольф, офицер для особых поручений в армейском штабе. К тому же Жеребков в бытность свою в Париже был хорошо знаком с генералом графом Ниродом, дядей графини Кудашевой, жены недавно назначенного американского посла в Мадриде Нормана Армура. В марте 1945 года Жеребков передал испанскому дипломату письмо для графа Нирода с настоятельной просьбой использовать все его личные связи в США и Англии, чтобы спасти от гибели Освободительное движение. 27 апреля Власов вручил Жеребкову доверенность и письмо к Франко и через сопровождающего его немецкого офицера обеспечил Жеребкову самолет на ближайшем аэродроме в Инсбруке.