История войн и военного искусства
Шрифт:
Однако этот метод имел также и свои теневые стороны; в результате его старая привычка полков — перехватывать друг у друга рекрутов — развилась еще больше, и аппетит во время еды так разыгрался, что юнкерские офицеры начали «записывать на военную службу» (enrollieren), по техническому выражению того времени, не только своих крепостных крестьян, но и городское население. Вследствие этого создалась большая угроза для торговли, ремесел, индустрии, и короли должны были вступиться, если они не хотели, чтобы пришел капут им и всему их военному великолепию. Они отвели каждому полку определенное место для набора, округ, в котором он мог «рекрутироваться», — официально это округ назывался кантоном. Затем они установили многочисленные разряды «освобожденных» от «кантонный повинности»; часто целые провинции или отдельные города и частью отдельные классы населения объявлялись свободными от кантонов.
Эта «кантонная» система стала одним из столпов старо-прусского войска, хотя и не единственным. Наряду с ним
При его преемнике пропорция благоприятно изменилась для коренных жителей. Не столько из-за перевеса чужеземцев, которые, по словам Шарнгорста, представляли собою воров, пьяниц, разбойников, бездельников и преступников, собравшихся со всей Германии, развращавших войско, — с подобным взглядом нельзя было не согласиться, — но главным образом потому, что вследствие территориальных изменений, происшедших за истекшее столетие, наиболее благодатные для вербовки места отощали. Польское королевство в большей своей части отошло к Австрии и России; левый берег Рейна отошел к Франции; церковные земли и имперские города почти исчезли, и рейнские государства, которыми они были главным образом поглощены, должны были поставлять войска своим французским повелителям. Таким образом, куда бы ни обращались прусские вербовщики, они повсюду натыкались на запертые двери.
До 1806 г. не было произведено никакой действительной реформы армии. Правда, ядро коренного населения значительно возросло, однако вследствие бесчисленного количества освобождений от кантонной службы необходимый контингент рекрутов не мог быть набран внутри страны. Если же хоть одна часть войска состояла из наемников, то военная служба оставалась до такой степени позорной, и требовалась такая строгая дисциплина, что об отказе от освобождения не приходилось и думать. Из этого порочного круга не могли выйти до тех пор, пока не разразилась битва под Йеной.
Граф Нейдгард фон Гнейзенау.
Гравюра с портрета кисти Каролины фон Ридэзель
После этого ужасного поражения все чужеземные солдаты, все еще составлявшие меньшую половину всего прусского войска, дезертировали. После Тильзитского мира король установил как специальную комиссию для выполнения финансовых обязательств, так и реорганизационную комиссию для восстановления разбитого войска. Он призвал в нее наряду с большинством старо-прусских юнкеров и двух офицеров, выдвинувшихся в этой несчастной войне: генерал-майора Шарнгорста, известного еще и до войны в качестве одного из самых дельных умов генерального штаба, и Гнейзенау, который после 20-летней фронтовой службы в маловажных гарнизонах создал себе имя своей храброй защитой Кольберга. Оба они были в дурных отношениях с последователями старой рутины, но и тем пришлось в нужде взяться за ум. После крепких споров пара солдафонов, не поддававшихся убеждениям, ушла, и на их место вступили два более молодых офицера: майоры Бойен и Грольман, которые были способны проникнуться идеями Шарнгорста и Гнейзенау и действовать в их направлении; таким образом, реформаторы получили теперь большинство в комиссии.
Эти люди — Шарнгорст, Гнейзенау, Бойен и Грольман, — к которым потом присоединился Клаузевиц, создали вместе со Штейном, получившим место и голос в комиссии, новое войско, которое должно было повести победоносные сражения против Наполеона. Все они или совершенно не были связаны с ост-эльбским юнкерством, или же были связаны с ним лишь в очень малой степени: двое были чужестранцами (Шарнгорст и Гнейзенау), два были бюргерами, хотя и имели право ставить перед своими фамилиями совсем новенькое «фон» (Шарнгорст был сыном крестьянина, Грольман — сыном судейского чиновника); благородство остальных ушло недалеко от этого и ни в коем случае не давало им права на притязания бранденбургских грандов, получивших свою марку уже во времена Гогенцоллернов; дворянство Гнейзенау было несколько темного и, кажется, австрийского происхождения.
Прусский патриотизм этих людей также не был чистокровным, и это чисто в духе пруссаков, что ни один из них никогда не имел самостоятельного командования в созданном ими войске. Больше всего фридриховские предрассудки сохранились у Боейна, но смягченные этикой Канта, перед которой он преклонялся. Когда эти реформаторы пришли в отчаяние от глупости короля, они без всякого колебания оставили его и поступили на чужую службу: Гнейзенау — на английскую, Грольман — сначала на австрийскую, потом на испанскую, Бойен и Клаузевиц — на русскую. Только Шарнгорст остался верен прусскому знамени, несмотря на соблазнительные предложения, которые ему не раз делало английское правительство. Однако и он с меланхолическим вздохом отпустил своего сына в английское войско. Мужество и патриотизм в прусском государстве были вреднее любого порока.
Как сейчас отношение к социализму является пробным камнем для умов, так тогда такую же роль играло отношение к Французской революции. Военные реформаторы думали о ней приблизительно так же, как и Штейн: они были враждебны ей, особенно вследствие того чужеземного господства, которое навлек на Германию наследник Французской революции. Но так как они испытывали эту враждебность, потому что были немцами больше, чем пруссаками, то они считали, что восстановление старопрусского государства было реакционной и совершенно безумной утопией.
То, что удивляло их, подобно Штейну, во Французской революции — это ее военная боеспособность и сконцентрированность ее сил; они очень хорошо понимали, что военная реформа невозможна без гражданской реформы, что Наполеон может быть побежден только Наполеоном. «Бонапарт был моим учителем в войне и в политике», — сказал позднее Гнейзенау, победив Бонапарта; он выразил этими словами самым удачным образом все существо военной реформы.
Этим и были определены границы их деятельности, которые были расширены либеральной легендой в том смысле, что Шарнгорст и его сторонники исповедовали будто бы демократические убеждения в современном значении этого слова. Приписываемое им отрицание постоянного войска лежало вне круга их идей и было основано на неправильном употреблении или же на непонимании слова «милиция», которой они требовали. Шарнгорст создал себе военную известность как раз тем, что настойчиво выступал в 1792 г. и позднее как военный писатель за постоянное войско, против которого выступали английские, французские и немецкие мыслители и даже фридриховские офицеры вроде Беренхорста, сына старого Дессауэра, прежнего адъютанта короля Фридриха. Что подразумевал Шарнгорст под милицией, — он точнейшим образом изложил, говоря о резервных и провинциальных войсках. Он подразумевал под ней дополнительные отряды постоянного войска, предназначавшиеся сначала лишь для оборонительных целей, т. е. нечто соответствующее французской национальной гвардии. Под впечатлением поражения под Йеной Гнейзенау однажды высказался в высшей степени отрицательно о постоянном войске, но это было лишь временное настроение: фактически военные реформаторы, бывшие прежде всего солдатами, крепко держались за постоянное войско и отступали от французского образца лишь в том отношении, что строго держались за принцип всеобщей воинской повинности, тогда как во Франции эта система была нарушена системой заместительства.
Эти прирожденные чудаки — Шарнгорст и его товарищи — совершенно не понимали привилегии господствующих классов откупаться от военной службы.
Задача, которую надо было разрешить, была довольно затруднительна: от старого войска остались лишь жалкие обломки. Из 233 батальонов было оставлено только 50, из 255 эскадронов — только 86; но даже эти части не могли поддерживаться в должном состоянии из-за недостатка в деньгах. Когда составили баланс на первые 3 месяца 1808 г., то приход выразился в 386 000 талеров против расхода в 2 586 000 талеров; таким образом, не хватало 2 200 000 талеров. Надо было повременить с некоторыми расходами, а грозный призрак французской контрибуции уничтожал все виды на лучшее финансовое положение. Комиссия хотела сначала определить количество войска в 50 000 чел., но должна была уменьшить и эту ограниченную цифру почти наполовину. Вследствие сокращения войска тысячи офицеров были выкинуты на мостовую, и не только те, которые не выполняли своего служебного долга или были негодны вследствие полной инвалидности. Когда военные суды, судившие виновных, выносили сравнительно мягкие приговоры, это не нравилось комиссии, которая настаивала на более строгих приговорах; она сама безжалостно расправлялась с инвалидами, так что из 143 генералов, которые имелись в 1806 г., к 1812 г. осталось только 8. Это должно было вызвать безграничное возбуждение и ненависть против комиссии, которая к тому же состояла из более молодых штабных офицеров; сам Шарнгорст был произведен в генерал-майоры лишь после Тильзитского мира. Но еще более горькой была необходимость выкинуть офицеров, способных к службе, с половинным жалованьем, на которое не проживешь и с которого не умрешь. «Положение ужасное, — сознавался Гнейзенау, — выкинуть 3000 офицеров, не дав им ничего, кроме свидетельства на бедность».