История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Закавказье. Том 2

Дубровин Николай

Дела последней, третьей, категории разбирались судом посредников и в Абхазии собственно – под председательством владетеля. По обычаю народа, каждое из видов последнего рода преступлений могло быть только смыто кровью виновного, но владетель имел право требовать, чтобы вражда была окончена судом, и приказанию его никто не смел противиться. Форма производства суда в Абхазии была одинакова для дел всякого рода; все различие состояло в числе судей, смотря по важности дел. Тяжбы и иски незначительные рассматривались судьями, которые избирались самими тяжущимися. Неважные уголовные дела и важнейшие тяжебные, вроде владения недвижимой собственностью, разбирались судьями, утвержденными владетелем, и, наконец, важнейшие уголовные преступления и дела, относящиеся к родовой мести, судом, составленным из важнейших и почетнейших лиц, под председательством самого владетеля.

В Абхазии постоянные суды

назывались аньихва-ахваз, что в переводе означает давшие присягу. В состав такого суда судьи, или бакаульцы, выбирались пожизненно на общем собрании народа. Выбранные приносили присягу, что будут исполнять добросовестно свою обязанность, и должны были являться для разбора дел по приглашению каждого, не получая за это никакого вознаграждения. Судьи выносили решение не произвольное, а основанное на адате (обычае) или шариате (духовный суд). От тяжущихся зависело в большинстве случаев выбрать тот или другой суд, и, конечно, каждая сторона выбирала то, что было для нее выгоднее. По законам шариата все мусульмане равны перед Кораном, и кровь князя или простолюдина ценится одинаково; адат же, напротив, признавал различие сословий, и кровь князя стоила дороже крови дворянина, а этого последнего дороже простолюдина. Естественно, что, основываясь на этом, люди высшего звания предпочитали адат, а низшего – старались подвести дело под шариат. Происходило столько споров и новых ссор, пока разбирался вопрос, как судиться, по адату или по шариату, что абхазцы, зная это, прибегали к суду только в крайнем случае, когда кровомщение грозило принять слишком широкие размеры или когда народ требовал, чтобы распря эта была прекращена. Вообще же большинство дел решалось по адату; к шариату прибегали редко, так как магометанство не было в значительной степени развито между народом.

Бесчестие женщины отплачивалось смертию. Неверную жену муж мог убить, а если этого не делал, то, по суду, она обращалась в рабу, и это обращение давало возможность мужу продать ее. Затем все виды третьей категории уголовных преступлений наказывались одинаковым штрафом, размер которого определен был для каждого сословия отдельно. За убийство князя взыскивалось 30 душ крестьян (по указанию некоторых, 30 мальчиков), лошадь со сбруей, полное вооружение и серебряная цепь вроде портупеи; за дворянина – 16 душ крестьян (или 16 мальчиков), а остальное те же предметы; за анхае – от двух до трех душ крестьян, ружье и шашка; за ахуйю – одна душа.

Нечаянное убийство ценилось вполовину, и в обоих случаях допускалась плата, вместо крестьян или мальчиков, соответствующим по ценности количеством скота. Перед судом князья и дворяне отвечали обиженному своим имуществом, а крестьяне своей личной свободой, если недоставало их имущества для уплаты пени. В последнем случае они становились собственностью обиженного, который мог их продать, променять или оставить у себя, пока они не найдут средств выкупиться.

После суда по кровомщению следовало примирение враждующих, совершавшееся торжественным образом, публично, при множестве свидетелей и непременном присутствии родственников обеих враждующих сторон. Ближайший родственник убитого произносил прощение и, как бы в забвение всего прошедшего и соединение прочнейшими узами дружбы, брал к себе на воспитание сына или родственника убийцы; случалось и наоборот: убийца брал на воспитание сына убитого. Сверх того, примирение производилось иногда посредством обряда усыновления, который состоял в том, что обиженный призывался в дом нанесшего оскорбление и, при свидетелях, целовал три раза грудь жены или матери хозяина дома и потом отпускался домой с подарками, считаясь усыновленным. В прежнее время воровство наказывалось весьма строго. В горной Абазии вор наказывался нагайками, возвращал покражу и, кроме того, приплачивал двух или трех баранов за свою неловкость. В Абхазии собственно за воровство, произведенное в первый раз, «брили вору один ус, за второе оба или выставляли нагого в летнее время на солнце и обливали медом, для того чтобы его беспокоили насекомые; в зимнее время выставляли его нагого на холод». Потом была введена пеня или штраф, состоящий из тройной стоимости украденого: две части шли в пользу хозяина, одна в пользу судей и 100 рублей за каждую вещь в пользу владетеля. За воровство, грабеж или убийство на земле владетеля или в соседстве его дома преступник, сверх обыкновенного взыскания, должен был уплатить владетелю двух мальчиков, ростом не ниже четырех и не выше шести ладоней, или, взамен их, деньги по стоимости. Для меры служила ладонь того, кто взимал пеню. От этого в Абхазии воровство

встречалось весьма редко, но потом оно усилилось, с тех пор как народные обычаи стали терять свою силу. Воровством занимались большей частью высшие сословия, которые, считая труд стыдом, должны были пускаться в этот постыдный промысел для приобретения себе средств к жизни. Народ же вообще не терпит воров. При решении дел по ссорам и дракам судьи прежде разбора взыскивали с обеих сторон штраф в пользу владетеля, по пяти коров и по пяти рублей, а потом уже приговаривали виновного к плате пени обиженному. Иски о долгах отличались запутанностью и сложностью. Так, например, «если кто брал в долг корову, то через год обязан был возвратить корову с теленком, через два года – две тельные коровы, через три года – две коровы и двое телят и т. д., так что долг вырастал до огромных размеров».

Права поземельной собственности и имущественные строго соблюдались, и имущество каждого считалось неприкосновенным; ни за какое преступление и никто не мог лишать имущества своих подвластных. Поземельная собственность находилась в руках только двух сословий: князей и дворян. Земли, поступившие во владение какого-либо рода, оставались в его пользовании до последнего потомка мужского пола. Права наследства были чрезвычайно просты: недвижимое имение умершего делилось поровну между его сыновьями или, за неимением их, между ближайшими родственниками. В Абхазии старший сын, кроме следуемой ему части, получал вооружение покойного, его любимого коня и саклю. Дочери и жена у всех родов не имели никакого права на наследство, но наследники обязаны были их содержать, малолетних воспитывать и девушек выдать замуж. Имения лиц, оставшихся решительно без наследников, даже и самых дальних, поступали: княжеские и дворянские в пользу владетеля, а крестьянские в пользу их помещиков.

Из движимого имущества женская линия могла получить, по завещанию, часть в наследство.

Из всего сказанного видно, что в народе не существовало, в виде отдельных учреждений, ни охранительной, ни исполнительной власти; видно, что власть эта принадлежала членам высших свободных сословий и что большинство дел решалось силой оружия. Хотя в Абхазии и существовали судьи, но народ предпочитал за воровство платить воровством, за кровь мстить кровью, словом, больше всего руководился правилом: око за око, зуб за зуб.

В заключение остается сказать, что военное устройство и хищнические действия абазинского племени были совершенно сходны с черкесскими, к которым они, в этом отношении, приблизились гораздо более, чем к своим одноплеменникам – абхазцам.

Отправляясь на хищничество, абазины выбирали беллати – проводника, которым мог быть человек, прошедший огонь и воду. Для того чтобы быть беллати, недостаточно одной отчаянной храбрости, но он должен быть хитер, осторожен и очень чуток: от него зависит успех или неудача похода. Беллати должен знать каждую тропинку в горах и помнить все броды в реках.

Собравшись в набег, партия с рассветом оставляла родной аул и отправлялась прежде всего в заповедную рощу, оставляя коней при входе в нее. Там каждый старшина, окруженный своими одноаульцами, выбирал себе священный дуб, втыкал в него крестообразно две шашки, а между ними кинжал, читал предбитвенную молитву, повторяемую всеми остальными собравшимися, с аккомпанементом ладош. По окончании молитвы старшина вынимал кинжал, клялся над ним, что не будет щадить врага, умрет, как умирали его предки, и целовал клинок, что исполняли и все его сотоварищи.

Способ действий абазинов при нападении и отступлении, их взгляд на военную славу одинаков с черкесами. Но нельзя пройти молчанием ту особенность, которая замечается у абазинов при наказании труса или беглеца с поля сражения. Виновный в таком поступке связывался ремнями и выводился на средину улицы в толпу собравшихся зрителей. Жена, а если ее нет, то сестра его принимала от старшины плеть и под пронзительный вой туземной музыки отсчитывала несколько ударов по плечам виновного и концом своей чадры вытирала ему глаза, хотя бы на них и не было слез, давая тем знать, что трус не лучше бабы.

– Сестры, посмотрите на него, – говорит исполнявшая обряд, обращаясь к одним только женщинам.

– Нет! – отвечают те. – Мы можем только пожалеть его…

– Я, – говорит одна, – дарю ему свои шальвары.

– А я старую чадру…

– А я, – перебивает третья, – юбку.

Все подаренное приносилось на место наказания, на виновном разрывали черкеску, одевали его в женские лохмотья, сурьмили ему брови, румянили лицо, обрекали на изгнание и концом накаленного кинжала выжигали на лбу труса треугольный знак. Вслед за тем несчастный под звуки музыки выгонялся женщинами из аула палками.