История второй русской революции
Шрифт:
Уход к.-д. в этом ничего не изменял. «Правда» еще 4 июля открыто издевалась над министрами-социалистами и заявляла, что она не верит уходу к.-д.: «Кадеты просто “пужают” наших добрых министров-социалистов: либо уступите нам в вопросе о земле, в вопросе о Финляндии, о рабочем контроле, либо мы уйдем — ей-Богу, уйдем, вот даже уже за шляпу взялись. Милюков и К° по богатому опыту знают, что нет лучшего средства оседлать Церетели, Чернова и других “социалистов”-министров, как пригрозить им своей отставкой. И они ждут, что и на этот раз им скажут: батюшка Милюков (или батюшка Шингарев), не уходи, ради Бога, на кого же ты нас оставляешь». Официоз советского большинства «Рабочая газета» тогда же действительно писала: «Мы против перехода власти в руки социалистов. Мы считаем необходимым добиваться всеми силами коалиции в министерстве с представителями буржуазии. Но с какими? С теми левыми элементами буржуазии, которые искренно сами стремятся к общей работе с нами, которые понимают требования революции, которые идут им навстречу. Такие элементы есть и во Временном правительстве, и вне его, и разрыв с ними был бы в высшей степени печален. Он осложнил бы положение
Но аргументация «Рабочей газеты», как и всегдашняя аргументация Церетели, никогда не хотела серьезно считаться с интересами «массы буржуазной демократии». Нужна была лишь «демократическая платформа», которая внешним образом прикрывала бы разногласия и давала социалистам фикцию буржуазной поддержки для осуществления их собственных планов. И рассуждение «Рабочей газеты» направлено к сохранению той же позиции, которая для к.-д. стала непереносимой: мы берем тех, кто идет с нами и делает наше дело. Гораздо последовательнее с точки зрения марксизма был с.-д. Потресов, доказывавший тогда в «Дне», что, если уж брать с собой «буржуазию», так надо брать типичных ее представителей, настоящих защитников крупной буржуазии и интересов торгово-промышленного класса. «Было бы напрасно обманывать себя надеждой, — говорил он, — что можно укрепить власть любыми индивидуальностями из буржуазного мира. Нужно представительство влиятельных общественных организаций, а не отдельных лиц... Обойти таких представителей.., не значит ли это — строить на песке не солидное здание власти, а карточный домик, который сдует первый шквал еще не улегшейся стихии? Нам нужна буржуазия буржуазной революции не как фиговый лист, а как союзник, на которого в известных пределах можно рассчитывать».
Это была реальная постановка вопроса. Но идеологическая установка Церетели была совсем другая. Идя, как всегда, навстречу господствующему настроению минуты, Церетели в исполнительном комитете Советов не отрицал (4 июля), по крайней мере в принципе, возможности передачи всей власти Советам. Он лишь настаивал, чтобы это было сделано полномочным органом Совета. Отсюда вытекло его предложение, закрепленное резолюцией Советов (см. выше): решить вопрос о будущем составе правительства на специальном съезде Советов в Москве через две недели, а до тех пор оставить все, как было. Правда, это решение противоречило официальному сообщению кн. Львова губернским комиссарам от того же 4 июля, что правительство будет создаваться «в прежнем соотношении представителей политических течений, что вполне одобряется исполнительными комитетами Советов».
Как бы то ни было, на время вопрос был разрешен — отсрочкой решения. В неопределенной перспективе рисовалось социалистическое правительство, поставленное съездом Советов, а в настоящем — должности ушедших министров занимали на неопределенное время, «пока приищут кандидатов», их товарищи.
Было ясно одно, и об этом кн. Львов заявил журналистам уже 3 июля днем: «буржуазные» элементы, равносильные ушедшим, не пойдут теперь в правительство без определенного соглашения на программе. «Необходимо выяснить программу деятельности нового правительства и только после этого можно будет предлагать тех или других лиц». Для себя, как и для этих «других», кн. Львов хотел не «фигового листка», а той «честной коалиции», о которой говорил и Потресов: соглашения «в известных пределах». И было решено, что «каждый министр должен с завтрашнего дня (4 июля) подготовить план программы ближайшей деятельности правительства и завтра же на дневном заседании правительства выяснить свою определенную точку зрения, после чего только и будет возможность говорить о составе нового правительства».
Но 4 июля обломки правительства сидели в штабе, принимая меры к усмирению восстания. Кн. Львов в тот же день послал цитированную выше телеграмму губернским комиссарам, в которой официально сообщал: «происшествиями вчерашнего и сегодняшнего дня прерваны переговоры об образовании правительства в его полном составе, но немедленно после ликвидации уличных беспорядков эти переговоры возобновятся в целях создания правительства в прежнем соотношении представителей течений и т. д.».
Продолжение правительственного кризиса. Раньше, однако же, чем переговоры возобновились, правительственный кризис успел «углубиться» еще больше. Утром 5 июля ушел в отставку министр юстиции П. Н. Переверзев при обстоятельствах, еще подчеркнувших общую причину распада власти. Мы знаем, что накануне, 4 июля, министр юстиции согласился на опубликование документов контрразведки, обнаруживавших подкуп Ленина германцами, и что это решение вызвало чрезвычайное волнение в органе «революционной демократии».
Протест Совета был поддержан по другим соображениям Некрасовым и Терещенко. Между тем П. Н. Переверзев уже принял меры, неизбежно вытекавшие из опубликования документов о Ленине: он приказал (в возникшей тогда уже полемике правительство приписывало это распоряжение себе) арестовать скомпрометированных документами Козловского и Суменсон, поручил прокурору произвести расследование о Ленине и в случае надобности арестовать также его и его сообщников, чтобы не дать им возможности скрыться в Швецию. Наконец, он сговорился с ген. Половцовым относительно очищения особняка Кшесинской, остававшегося главным штабом большевиков во время восстания. После всего этого правительство вдруг отменило решение опубликовать документы и утром 5 июля сообщило министру юстиции, что соглашается удовлетворить его прошение об отставке.
Все же аресты Козловского и Суменсон были произведены. Особняк Кшесинской, дача Дурново и
В то же время поручик Георгий Мазуренко, член Центрального исполнительного комитета Советов, «по соглашению с исполнительным комитетом Советов» был назначен командующим сводным отрядом войск, подходивших к Петрограду на защиту правительства. Среди этих войск назначение Мазуренко вызвало большое недовольство. Оно усилилось еще тем, что в своем приказе Мазуренко обратился к войскам не от имени правительства, а от имени «высшего органа революционной демократической власти». «Мы, — заявлял он от имени «стоящей на фронте армии», — можем быть только с теми, кто... честно и сознательно выполняет волю большинства революционной демократии, выраженную в постановлениях всероссийских съездов Советов рабочих и крестьянских депутатов. Мы... будем выполнять распоряжения и приказы центральных органов революционной демократии и Врем. правительства»... В первый раз с такой определенностью формальное право Советов распоряжаться военной силой было поставлено впереди права правительства. Прежде эта претензия обычно вуалировалась... Требовалась лишь контрассигновка Чхеидзе и некоторых членов солдатской секции Совета для выхода войск Петроградского гарнизона из казарм. Теперь «военный отдел» исполнительного комитета телефонограммой 6 июля «подтверждал всем воинским частям Петрограда, что все распоряжения штаба главнокомандующего Петроградского военного округа должны быть исполнены беспрекословно и немедленно, так как эти распоряжения отдаются с ведома особой комиссии от Совета рабочих и солдатских депутатов при главнокомандующем».
Решительный перевес влияния «революционной демократии» в первые дни после усмирения восстания большевиков сказался и на ведении переговоров о реорганизации правительства. Господствующим настроением органов Совета в эти дни был страх, как бы репрессии правительства не пошли слишком далеко. В самом деле, власть попыталась арестовать Ленина, распустила наличный состав ЦК Балтийского флота, потребовала от команд Балтийского флота «изъятия подозрительных лиц, призывающих к неповиновению Временному правительству», а от кронштадтских матросов и от команд «Петропавловска», «Республики» и «Славы», запятнанных контрреволюционными действиями и резолюциями, — арестов в 24 часа зачинщиков. На следующий день запрещен был ввоз в армию «Правды», «Окопной правды» и «Солдатской правды». Правительство впервые решилось открыто заговорить о «деятельности немецких агентов и провокаторов» на судах Балтийского флота, о том, что «с несомненностью выяснилось, что беспорядки в Петрограде были организованы при участии германских правительственных агентов» (приказы Керенского от 7 июля) [16] .
16
В 1920 г. в Echo de Paris появились разоблачения по поводу колебаний Керенского в вопросе об арестах. По этому поводу господин Борис Никитин, «генерал-квартирмейстер штаба Петроградского военного округа того времени», выступил со статьей (в «Отечестве», № 1, перепечатана в ревельских «Последних известиях», апрель 1921 г.): «Кто же Керенский?». Оставляя в стороне полемический тон этой статьи, нельзя не остановиться на следующих утверждениях автора. А. Ф. Керенский в ночь на 7 июля отменил аресты Троцкого и Стеклова-Нахамкеса. Штаб Петроградского округа протестовал по адресу министра юстиции, но последний через два часа, в 3 часа утра 7 июля, официально подтвердил распоряжение Керенского об отмене двух упомянутых арестов. Стеклов бежал в Мустамяки, где у него жил и Ленин, был арестован там по ордеру штаба, привезен в Петроград, но немедленно приказом Керенского изъят из ведения штаба и через несколько часов освобожден. На разборе дела об аресте Стеклова присутствовал в штабе президиум Совета депутатов: Чхеидзе, Сомов и Богданов. После того, 10 июля, Керенский официально отнял у штаба право ареста большевиков. 11 июля он приказал генералу Половцову, главнокомандующему округом, прекратить разоружение большевиков. По этому поводу Никитин объясняет, что у большевиков имелись склады оружия на различных заводах, которые после провала июльского выступления большевики начали разносить по квартирам. Штаб приступил к изъятию оружия и успел обезоружить «несколько десятков городских большевистских организаций», приступив к изъятию оружия на крупных заводах. Сестрорецкий завод уже был обезоружен, и склад оружия оттуда вывезен, когда Керенский приказал прекратить разоружение и заменить эту меру опубликованием воззвания о добровольной сдаче оружия гражданами. Генерал-квартирмейстерская часть отказалась писать порученное ей воззвание. Тогда Керенский приказал штабу разработать техническую сторону воззвания, разделить Петроград на районы, назначить сборные места, приемщиков, время сдачи и т. д., а воззвание написал сам. Оно было расклеено, но, по словам Никитина, «подействовало только на старых доверчивых буржуев: сданными оказались только несколько пистолетов и сабель эпохи русско-турецкой войны. Все перевозочные средства и приемщики вернулись ни с чем — пустыми».
Керенский, отвечая на разоблачения Echo de Paris, утверждал, что ему не пришлось освобождать Стеклова, так как его никогда не арестовывали. («Общее дело», № 66, 1920).