История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
Молодой офицер, весь нарядный, завитой в пух и прах и пахнущий амброй, остановился перед нашей открытой комнатой и проявив наглость, спросил, не позволим ли мы объединить его хорошее настроение с нашим. Я холодно ему ответил, что он этим окажет нам много чести, что должно было сказать — ни да ни нет; но француз, сделав первый шаг, уже не отступает и не позволит сбить себя с толку.
Развернув ворох любезностей перед моими красотками, выдав кучу коротких фраз без всякого смысла и не давая им времени ответить, он повернулся ко мне и сказал, что, зная, что я говорил с принцем, он удивился, что тот не пригласил меня обедать в замке вместе с этими очаровательными
Едва это услышав, он вскакивает с энтузиазмом, он говорит, что теперь он этому не удивляется, что он идет дать отчет Его Светлости и что, соответственно, он будет иметь честь обедать с нами при дворе. Проговорив это, он сбегает по лестнице и уходит.
Мы смеемся все трое над пылом этого ветреника, уверенные, что не будем обедать ни с ним, ни у принца.
Он возвращается четверть часа спустя, веселый, и приглашает нас с торжествующим видом обедать в замке, от имени принца. Я прошу его поблагодарить Его Светлость и принести ему в то же время наши извинения. Я говорю, что, поскольку погода улучшилась, я настоятельно хочу отъехать, съев наскоро кусочек. Он настаивает, он упрашивает, и, наконец, вынужден удалиться с огорченным видом, чтобы пойти сказать принцу, что ничего не выходит. Я думаю, что на этом дело кончится, но не тут то было.
Еще четверть часа спустя он возвращается с еще более довольным видом и говорит дамам, не обращая больше на меня внимания, что он дал Его Светлости описание их прелестей, настолько близкое к действительности, что тот решил сам прийти обедать вместе с ними.
— Я приказал, — сказал он им, — чтобы поставили еще два куверта, так как я тоже буду иметь эту честь. Вы увидите его через четверть часа.
Очень хорошо, — говорю я ему, не задумавшись ни на мгновенье — я сейчас схожу на мою фелуку, чтобы взять превосходный паштет, который принц оценит. Пойдемте, дамы.
— Вы можете, месье, оставить их здесь. Я составлю им компанию.
— Я благодарю вас, но им тоже надо кое-что взять.
— Вы позволите, чтобы я составил вам компанию?
— Конечно, можно.
Я спускаюсь и спрашиваю у хозяина, сколько стоит обед.
— Месье, все оплачено. Я только что получил приказ, что не должен вам предъявлять никакого счета.
— Это, несомненно, добрый поступок принца.
Я присоединяюсь к девицам, и моя племянница принимает мою руку, смеясь от души над тем, как офицер рассыпает комплименты Марколине, которая не понимает ни слова из того, что офицер-француз ей говорит, а он не может этого знать, потому что не дал ей времени об этом сказать.
— За столом, — говорит мне племянница, — мы хорошо посмеемся; но что мы будем делать на фелуке?
— Мы отправляемся. Молчи.
— Отправляемся?
— Немедленно.
— Вот это да!
Мы заходим на фелуку, и офицер, очарованный моей красивой коляской, принимается ее изучать. Я тихо говорю хозяину барки, что хочу немедленно отчалить.
— Немедленно? Но аббат и ваш секретарь пошли пройтись, и два из моих матросов тоже.
— Это неважно. Они придут в Антиб пешком; здесь только десять лье; я хочу отправляться, говорю вам; поспешите.
— Этого достаточно.
Он поднимает цепь, и фелука отчаливает. Ошеломленный офицер спрашивает у меня с глупым видом, что сие означает.
— Это означает, что я направляюсь в Антиб; и я увожу вас туда со всем моим удовольствием.
— Вот это развлечение, из самых забавных… Но вы шутите.
— Это в самом деле так, и ваша компания нам очень приятна.
— Проклятие!
— Верните же месье на землю, — говорю я хозяину, — так как наша компания ему не по вкусу.
— Это не так, клянусь честью, потому что эти дамы очаровательны, но вы понимаете, что принц будет вправе рассердиться на меня, потому что думает, что я договорился с вами насчет того, чтобы предоставить ему это развлечение, и это не может его не огорчить. Что он скажет? Но что касается меня, я тут совершенно ни причем. Прощайте, дамы и месье.
Марколина была удивлена и, ничего не понимая, не могла над этим посмеяться, но моя племянница держалась за бока, так как ничего не могло быть комичней, чем тон, с которым офицер воспринял случившееся.
Клермон предложил нам обед, как нельзя более деликатный. Все вызывало у нас смех, особенно то комическое удивление, которое Пассано и мой глупый брат должны были испытать, придя обратно и не найдя там фелуки. Я не сомневался, что увижу их завтра в Антибе.
В четыре часа мы миновали Ниццу и в шесть пристали в Антибе. Клермон позаботился перенести в мои комнаты все с фелуки, отложив на завтра обустройство моей коляски. Мы поужинали очень весело и с большим аппетитом, как всегда после моря, где самый воздух возбуждает желудок. Марколина, слегка опьянев, легла в кровать и сразу заснула, и моя племянница сделала бы то же самое, если бы я не поймал ее на слове с той нежностью, что придает красноречию любовь. Она согласилась, не отвечая мне, но с видом полнейшего удовлетворения.
Полный восхищения, видя такое явное ее согласие и расположенность к любви, я улегся рядом с ней, говоря:
— Вот, наконец, настал момент моего счастья.
— И моего тоже.
— Как и твоего? Ты меня все время избегала.
— Никогда. Я тебя все время любила и с горьким сердцем страдала от твоего безразличия.
— В первую ночь, что мы провели вместе по выезде из Милана, ты предпочла спать одна, вместо того, чтобы лечь со мной.
— Могла ли я поступить иначе, не рискуя сойти в твоем представлении за девушку, скорее подчиняющуюся своему темпераменту, чем любви? Следовало сказать, что ты меня любишь, и убедить меня в этом самым живым образом. Тогда бы ты заставил меня убедиться, что я тоже тебя люблю, и тогда бы тебе не пришлось обижаться на то, что ты влюблен только один, а я, со своей стороны, не должна была бы воображать, что ты поддаешься лишь воздействию удовольствия, которое ощущаешь, имея меня в своей постели. Я не знаю, любил ли ты меня меньше на следующий день, но ясно, что ты меня не добивался.
Племянница была права, и я подтвердил ей это; но оправдываясь при этом, потому что должен был опасаться, чтобы она не сочла, что я захотел, чтобы она со мной расплатилась своей благосклонностью за те услуги, что я оказал ей. Мы увидели, взвешивая наши аргументы, что при взаимности любовных чувств женщины к мужчине, именно на мужчину возлагается преимущество в чувствах и порождении тех мыслей, что у нее могут возникнуть, и которые могут его унизить, по крайней мере, если у мужчины достанет ума интерпретировать их в благоприятном для нее смысле. Женщину униженную нельзя ни любить, ни извинить жестокость, которая портит ее душу, ввергая ее в смутное чувство самоуничижения. Необходимо однако из этих общих рассуждений исключить душу раба, мужчины или женщины. Рабство порождает чудовищ. Так, я не понимаю, как илоты могли существовать на земле, не творя всякого рода злодейств.