История жирондистов Том I
Шрифт:
При этих известиях Париж встревожился, Собрание смутилось, жирондисты затрепетали, якобинцы разразились проклятиями против изменников. Иностранные дворы и эмигранты не сомневались более, что в несколько переходов восторжествуют над революцией, которая испугалась даже своей тени. Лафайет благоразумно удалился в Живе. Рошамбо подал в отставку с должности командующего Северной армией. На его место был назначен маршал Люкнер. Немец, ученик Фридриха Великого, Люкнер блестящим образом принимал участие в Семилетней войне в качестве командующего авангардом, в то время когда Фридрих менял порядок войны и на ходу создавал новую тактику. Герцог Шуазель решил отнять у Пруссии генерала этой великой школы, чтобы обучить французских военных новейшему боевому искусству, и сделал это при помощи денег и почестей. Национальное собрание, из уважения к памяти короля-философа, сохранило
Люкнер, движимый военным инстинктом, ухватился за смелый план Дюмурье. Во главе 22-тысячного войска он вступил на австрийскую территорию при Куртре и Менёне. Бирон и Баланс (помощник Люкнера) заклинали его остаться там. Дюмурье отправлял ему письменные распоряжения о том же, но, прибыв в Лилль, он узнал, что Люкнер сжег предместья Куртре и затем внезапно отступил на Валансьен, чем подал по всей французской границе сигнал к колебаниям и отступлению.
Бельгийское население теряло надежду на освобождение и примирялось с австрийским игом. На французских границах стягивались в тревоге войска. Генерал Монтескье с трудом собирал Южную армию. Король Сардинский группировал значительные силы на Варе. Авангард Лафайета, расположенный в одной миле от Мобёжа, был разбит герцогом Саксен-Тешенским. Готовилось крупное нападение герцога Брауншвейгского на Шампань. Эмиграция продолжала отнимать офицеров, дезертирство сокращало ряды французских солдат, клубы сеяли недоверие к начальникам крепостей.
Жирондисты стремились к восстанию, якобинцы распространяли в армии анархию, волонтеры не собирались под флаги королевства, правительство было фактически уничтожено, австрийский комитет в Тюильри вел переписку с державами, но не с целью измены нации, а чтобы спасти жизнь короля и его семейства. Подозреваемое правительство, враждебное Собрание, мятежные клубы, запуганная и лишенная вождя гвардия, фронда, разжигаемая газетами, подпольные интриги, мэр-заговорщик, недоверчивый и голодный народ, Робеспьер и Бриссо, Верньо и Дантон, борьба между жирондистами и якобинцами — таково было состояние страны в то время, когда война с иноземцами надвигалась на Францию со всех сторон и грозила разразиться в ней подвигами и преступлениями. Жирондисты и якобинцы, соединившись на мгновение, старались ниспровергнуть слабую конституцию, которая их разделяла. Буржуазия, представленная фельянами, национальной гвардией и Лафайетом, одна только оставалась преданной конституции. Жиронда с высоты трибуны обращала к народу воззвание против короля. Бриссо, Ролан, Петион возбуждали предместья, всегдашние центры бедности и мятежей, чтобы господствовать над городом.
Каждый раз, когда народ, долго косневший в невежестве, оказывается потрясен до самой глубины, из глубин выходят чудовища и герои, ужасы преступлений и чудеса добродетели.
XVI
По мере того как власть, вырванная из рук короля Законодательным собранием, ускользала и от него, она все больше переходила к Парижской коммуне. Парижская ратуша сделалась народным Тюильри. После Лафайета и Байи там господствовал Петион. Чернь, обладающая верным инстинктом положения, прозвала мэра «король Петион». Должно сознаться, что посредственность почти всегда служит идолом народа: потому ли, что толпа, сама стоя на уровне посредственности, имеет склонность только к тому, что на нее похоже; потому ли, что завистливые современники не в силах возвыситься до справедливости к великим характерам и
Дружба с Бриссо, которая тянулась еще с детства, сблизила Петиона с госпожой Ролан. Правительство Ролана, Клавьера и Сервана повиновалось ему более, чем самому королю. Национальная гвардия, народ, якобинцы, кордельеры, предместья, город — всё было в его руках. Петион мог отдать в распоряжение Жиронды народное восстание, чтобы помочь этой партии вновь завоевать себе министерство, и он это сделал: он предоставил Жиронде все случайности, даже все преступления, какие вооруженное восстание может заключать в своих недрах. В числе этих случайностей оказалось убийство короля и его семейства. Ни жирондисты, ни орлеанисты, ни республиканцы, ни анархисты — ни одна из этих партий, скорее всего, и не мечтала о таком злодеянии; но все рассматривали его как возможную случайность в будущем. Велико ли расстояние между острием 20 тысяч пик и сердцем короля?
Полагающаяся королю по конституции стража была с оскорблениями распущена жирондистами. Герцога де Бриссак, командовавшего ею, предали в Орлеане верховному суду за воображаемые заговоры, в то время как единственным заговором являлась его честь. Король советовал ему бежать, но герцог не захотел этого. «Если я убегу, — отвечал он королю, — подумают, что я виновен, скажут, что вы стали моим сообщником; мое бегство послужит к вашему обвинению. Я предпочитаю умереть». Герцог отправился в Орлеан, в национальный суд; он был не убит, а зарезан с особой жестокостью, в Версале 6 сентября. Голову герцога, завернутую в его седые волосы, посадили на острие одной из пик дворцовой решетки: кровожадная насмешка над рыцарской верностью герцога, который как будто и после смерти все еще охранял жилище своих королей.
Первыми вспышками революции стали естественные порывы народа. С одной стороны — король, двор и знать, с другой — нация. Эти две стороны, стоя лицом к лицу, сталкивались силой идей и противоположных интересов. Одно слово, одно движение, сбор войск, неурожай, любой оратор, обратившийся к толпе со свирепой речью в Пале-Рояле, могли увлечь массы к мятежу или побудить их идти на Версаль. Все стали мятежниками, все стали солдатами, все стали вождями. Вслед за всенародной популярностью Мирабо, Лафайета, Байи незаметно сформировалась популярность второстепенных персон, уже укоренившаяся в городе и предместьях. Когда эти люди показывались, говорили, шли, толпа шла вместе с ними, не зная даже, куда увлекало ее движение. Вождям довольно было назначить сбор, пустить панический слух, внушить внезапный страх, вызвать гнев, указать какую-нибудь цель, чтобы слепые массы оказались готовы к действию в назначенном месте.
Это случалось чаще всего на площади Бастилии, где, казалось, и место, и камни крепости напоминали народу о его рабстве и его силе. Самым устрашающим из всех людей, возбуждавших волнения в предместьях, был Дантон. Камилл Демулен, столь же смелый в своих замыслах, оказался менее отважен в исполнении. К тому же природа, дав ему беспокойный характер лидера, отказала в соответствующих внешности и голосе. Камилл Демулен был мал ростом, худощав, не обладал красноречием. После рева, с которым Дантон обращался к толпе, голосок Демулена напоминал свист и шелест ветра.
Следующим по степени влияния в то время был Сантерр, командовавший батальоном Сент-Антуанского предместья. Сын фламандского пивовара, сам пивовар, хорошо знакомый толпе, которая посещала по воскресеньям его заведения, Сантерр сверх того выказывал щедрость по отношению к беднякам.
Мясник Лежандр, который являлся для Дантона тем же, кем Дантон стал для Мирабо, — следующей ступенью вниз, в пропасть мятежа, — служивший в течение десяти лет матросом на корабле, обладал грубым и жестоким нравом, свойственным обеим его профессиям. Он основал (при содействии Дантона) клуб кордельеров — центр смелых предприятий, подобно тому как якобинский стал центром радикальных теорий. Всегда предпочитающий удар слову, Лежандр даже движениями тела подавлял еще прежде, чем открывал рот. Он был, если можно так выразиться, дубинкой Дантона.