История жирондистов Том II
Шрифт:
В то время как эти неопределенные переговоры раздражали Австрию и приучали Прирейнскую Германию к мысли о скором братском союзе с Францией, победоносная, но несвоевременная отвага одного французского генерала встревожила Пруссию и заставила ее объявить Франции войну.
Граф Адам-Филипп де Кюстин принадлежал к числу генералов старой армии, которые отправились в Америку подышать чистым воздухом свободы и вернулись вместе с Лафайетом республиканцами в душе, хоть и оставались аристократами по крови. В возрасте двадцати одного года он уже был драгунским полковником и учеником Фридриха Великого в его последних войнах; он с восторгом видел, что революция, разделив Европу на два лагеря, предоставляла военным людям возможность, спасая отечество, сравняться с героями древности. Кюстин вносил в свое отношение к республике почти мистический энтузиазм, который придает германский темперамент всякому убеждению. Для него
Выбранный дворянством Меца в члены Учредительного собрания, Кюстин с первого дня стал на сторону народа. В начале войны он служил под началом Бирона на севере и на Рейне. Получив после 10 августа назначение командовать войсками, он сильно негодовал на эту лагерную войну, которая давала так мало возможности прославиться. Рожденный стать генералом, подобно Дюмурье, он так же, как Наполеон, любил войну решительную.
Бирон командовал в Эльзасе 45-тысячной армией. Он ожидал из восточных и южных департаментов 25 тысяч волонтеров, рассеянных пока по Рейнской долине. Это войско разделилось на несколько небольших лагерей, пригодных для разведки, но неспособных к военным действиям. Австрийцы и эмигранты, под началом Эрбаха, Эстергази и принца Конде, растянулись цепью; среди них не наблюдалось ни единодушия, ни сплоченности: заняв Бризгау, они забыли укрепить Майнц, этот ключ к Германии.
Юостин стоял лагерем под Ландау с семнадцатитысячным войском. В Париже он поддерживал дружеские отношения с предводителями якобинской партии, тогда как Дюмурье опирался на жирондистов; Кюстин был уверен, что клубы охотно простят ему его рискованное предприятие.
Неосторожная выходка неприятеля заставила Кюстина принять окончательное решение. Граф Эрбах, командовавший десятью тысячами австрийцев, получил приказ занять место корпуса принца Гогенлоэ под Тионвилем. Благодаря этому передвижению Спир, где находился склад военных припасов союзников, остался почти без прикрытия. Кюстин устремился на Спир и разбил защитников города. Это был самый блестящий успех французов со времени объявления войны. Революция провозгласила Кюстина главой завоеванных им городов. За три дня имя его приобрело такую популярность, на достижение которой в другом случае потребовалась бы целая жизнь. Его самого опьянил этот успех. Он больше не хотел ни подчиняться, ни вести военные действия совместно с Бироном и Келлерманом: он взял Вормс, пошел на Пфальц и уже мечтал о взятии Майнца. Пропаганда раньше пушек открыла ему городские ворота.
Взятие Майнца наделало в лагере прусского короля столько шума, будто сама Германия была уже разрушена. Кюстин, преувеличив в своих отчетах Конвенту препятствия, которые ему пришлось преодолеть силой оружия, довел до опьянения восторг якобинцев. Он упустил из виду, что важнее овладеть Кобленцем и грозной крепостью Эренбрейтштейн, в то время плохо вооруженной. Это упущение Кюстина помешало Франции воспользоваться плодами идеи Дюмурье — уничтожить всю армию сразу или взять ее в плен.
Кюстин же, прельщенный контрибуциями, которые мог взять с Франкфурта как средоточия коммерческих сокровищ Германии, занял и этот город. Двадцать второго октября один из офицеров Кюстина появился во главе авангарда перед Франкфуртом и потребовал, чтобы его впустили в город. Городские власти уступили силе. Кюстин взял с города контрибуцию в размере четырех миллионов, хотя нейтральный и республиканский Франкфурт не подавал к такому насилию никакого повода, кроме своей слабости.
Заняв Франкфурт, Кюстин направил свои прокламации против владений ландграфа Гессенского. «Народы Германии, — писал он в одном из своих манифестов, — пусть союз двух наций станет грозным примером для всех деспотов! А тебя, чудовище, над головой которого уже столько времени, подобно черным тучам, собираются проклятия германского народа, тебя твои солдаты предадут справедливой мести французов! Ты не уйдешь от них! Возможно ли, чтобы нашелся народ, который даст убежище такому тирану, как ты?»
Трибуна якобинцев гремела по ту сторону Рейна. Кюстин являлся вооруженным распространителем республиканских идей. Но грабеж Франкфурта лишил его речи привлекательности. Германия, раскрывшая объятия освободителю, не захотела принять ни завоевателя, ни тем более грабителя. Энтузиазм был растоптан сапогами солдат. Прусский король отказался от мысли вступить с Францией в переговоры о мире. Он вошел в соглашение
Узнав, что против него соединились немецкие правители, Кюстин, ставший всемогущим в Конвенте благодаря якобинцам, добивается, чтобы Бирон прислал ему из Эльзаса подкрепление в 30 тысяч человек и приказывает Бернонвилю, сменившему Келлермана, также идти к нему на подмогу. Пока эти меры приводятся в исполнение, прусская армия и один из французских отрядов располагаются под стенами Франкфурта, как бы оспаривая друг у друга эту добычу. Две тысячи человек, оставленных в городе, выжидают в бездействии. Идут приготовления к битве, но бранденбургский курфюрст, командующий пруссаками и гессенцами, продолжает втихомолку вести переговоры и предупреждает решительный удар. Молодой дипломат Филипп де Кюстин, сын главнокомандующего, проводит тайное свидание с герцогом Кёнигштейнским. Герцог и дипломат уже давно знали друг друга: год назад именно молодой Кюстин передал герцогу Брауншвейгскому предложение принять на себя командование французскими войсками. И тот и другой умели скрывать свои тайные мысли под маской официальности. Молодой Кюстин, более осторожный, нежели его отец, хотел сохранить возможность примирения между Пруссией и республикой. Результаты этого свидания свидетельствуют об образе мыслей обоих посредников: французы отступили от стен Франкфурта.
До сих пор Англия покровительствовала революционному движению во Франции. Помимо продолжительного соперничества, которое в течение трех веков делало из Англии и Франции два полюса мира, лондонский кабинет с удовольствием созерцал падение Людовика XVI как государя, который оказал помощь Америке в войне за независимость.
К этому позже присоединился страх, который внушал англичанам французский флот, курсирующий в морях, омывающих английские владения в Восточной Индии. Но до сих пор лондонский кабинет сохранял нейтралитет, скорее благоприятствующий, нежели враждебный революции. Народ-мыслитель смотрел на революцию как на дело Божие и человеческого разума, на победу свободы вероисповедания и мысли. Тем не менее после смерти короля английская аристократия начала брататься с французскими эмигрантами. В британском парламенте образовались две партии. Предводителями их были Питт и Фокс. Третий оратор, столь же могущественный благодаря своему гению, перу и красноречию, некоторое время не примыкал ни к той, ни к другой партии; он предпочитал держаться в стороне от народа с тех пор, как народ запятнал себя кровью, и наконец примкнул к аристократии и роялистам. Это был Борк. В странах действительно свободных влияние личности настолько велико, что три этих человека волновали и успокаивали Англию одним только движением своих мыслей.
Питт, которому в то время исполнилось тридцать три года, сын лорда Чатема, самого красноречивого из государственных деятелей последнего столетия, наследовал от отца его блестящие способности. В то время как Чатем-старший умел увлекать, младший обладал даром управлять людьми. Питт встал во главе правительства в одну из тех отчаянных минут, когда честолюбие, ищущее власти, может быть уподоблено патриотизму, бросающемуся напролом. Англия достигла последней степени истощения и унижения. В течение десяти лет Питт успокоил Индию, возобновил торговые отношения с Америкой и подчинил ее влиянию английской дипломатии, усмирил волнение умов в Ирландии, заключил с Францией торговый договор, по которому половина Европы обязывалась допустить к употреблению у себя английские товары, наконец, освободил Голландию от протектората Франции и утвердил влияние британской политики на материке. Благодарная страна рукоплескала ему; все относились с полным доверием к человеку, поднявшему страну, павшую так низко. Страсти никогда не омрачали его разума, или, вернее, он сосредоточил все страсти в одной — жажде величия своей страны.
Георг III, друг Людовика XVI, никогда не позволил бы своему правительству объявить войну Франции в тот момент, когда война могла осложнить и без того стесненное положение любимого им короля. Неправда, что Англия при помощи золота вызвала революционные беспорядки во Франции: французская партия свободы, даже находясь в самом отчаянном положении, не приняла бы поддержки Англии. Георг III, лорд Стаффорд, канцлер Тарлов, да и сам Питт с негодованием отказались бы от принятия таких позорных мер против монарха, воюющего со своим народом. Но Питт из сострадания к Людовику XVI не упустил бы ни одного благоприятного момента, которым мог бы воспользоваться для блага своего народа. Он предчувствовал крушение трона, знал, что догматы Французской революции внушили королю и большей части английской аристократии страх и отвращение, и готовился к часу войны, притом что сам не хотел ни приближать, ни отдалять его.