История жизни, история души. Том 2
Шрифт:
В.Н. Орлову
1 июля 1972
Милый Владимир Николаевич, Ваше письмо обрадовало меня — в такой же степени, в какой огорчило Ваше столь длительное молчание... <...>
Зима моя прошла из ряда вон тяжело (да и у всех, кажется!) - я долго и нудно болела, да и сейчас не очухалась; попала было в объятия литфондовских хирургов, норовивших сбыть меня в учреждение, напоминающее «Раковый корпус», но я взбрыкнула и не поддалась, м. б. ошибочно. Дотягиваю свою «Звёздную» рукопись, согнувшись пополам, с грелкой на животе, глуша дикие дозы диких антибиотиков и, главное, всё время сознавая
Вы очень добры, через край! — что так захвалили меня; но дело-то не в достоинствах данной, утлой, рукописи (за исключением детских записей, которые действительно хороши, точны, первозданны!), а в низком уровне большинства того (опубликованного), что приходилось читать в последние годы. По сравнению с этим однообразно, безмысленно и безъязыко бормочущим потоком и мой скорбный труд неплох, а по большому, высокому, глубокому счёту, по правде, которую только одну писать и надлежит, тем более в шестьдесят лет!
– это лишь бесталанные крохи «с барского стола» этой самой правды...
Что делать, что делать!
Обнимаю вас обоих. Дай вам Бог и человеки сил, отдыха, покоя, радостного лета. А.А. шлёт сердечный привет. Пишите!
Ваша АЭ
Напишите, пожалуйста, что за книга Ваша, застрявшая в издательских недрах, о которой Вы упомянули в письме ко мне? Что, после всех отлагательств и пертурбаций, слышно о блоковском двухтомнике гослитовском? Неужели так и похоронили в кургане своего идиотизма, вместе с жёнами, соратниками, конями, сбруей и доспехами? Много, ох много курганов славы русской придётся раскапывать недоумевающим потомкам!
Е. Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
23 июля 1972
Дорогие мои, от вас по-прежнему нет вестей, питаюсь рассказами (уже отчасти исчерпанными) Лены и ещё перечитываю довольно давнее письмо Руфи - не столько письмо давнее, сколько описываемые в нём события, связанные с переездом. <...>
У меня всё по-прежнему, устаю от всех и от всего, почти не расстаюсь с головной болью, но всё же не забываю никогда о том, что многим и многим - хуже, чем мне, и стараюсь не расклеиваться хотя
бы морально! Надоела и утомила бесконечная эта жара; вот уже и лето на склоне, а я его и не почувствовала в его многообразии: жара всё забивала и заглушала собой. Незаметно отпели своё птицы, сменившиеся кузнечиками: только жаворонки ещё слышны над дальним лугом. По выходным дням стоит сплошной шум и грохот над Окой — катера, моторные лодки; к этому добавляются нестройные полупьяные хоры отдыхающих. И только поздними вечерами и ранними утрами тишина кажется почти первозданной. «Тишина, ты лучшее из того, что слышал!»1
На реке (которая течёт прямо перед носом!) ещё ни разу не была: с крутой горки спуститься трудностей не представляет, а вот как подниматься? Но как только попрохладнеет, всё же предприму это путешествие и пройду дорогой, которой бегала в детстве маленькая Марина. Чем старше становлюсь, тем больше приближаюсь к своим старшим, сливаюсь с ними душой, живу ими больше, куда больше, чем собою - или чем текущим днём. Дни так и чувствуются текущими, а папа с мамой — незыблемы внутри души. Теперь я стала (календарно) намного старше их и понимаю я их больше как своих детей, чем как родителей...
Простите за куцую записку, тороплюсь отослать с оказией, крепко обнимаю и люблю. Лена шлт самый сердечный привет. Ада уехала на неск<олько> дней, поэтому её привет — заочный.
Напишите словечко!
Ваша Аля
1 У Б. Пастернака в стих. 1917 г. «Звезды летом»: «Тишина - ты лучшее / Из всего, что слышал...».
Е.Я. Эфрон и З.М. Ширкевич
21 августа 1972
Дорогие мои, получила Лилину открытку, в которой она сообщает, что моя — добиралась до Болшева чуть ли не 10 дней; и вообще не все письма — ко мне и от меня - доходят; видно, эта стойкая жара действует и на почтальонов; как я их понимаю! Мы все изнываем и без особых движений, а они, бедные, всё в пути и всё с тяжёлыми котомками, как Агасферы...1 <...>
Ещё одна казнь египетская этого лета — гости! Во-первых, живущие по соседству постоянно «заглядывают», во-вторых, и приезжие случаются довольно (и более, чем довольно!) — часто, а это значит — дополнительная стряпня, возня по хозяйству, уборка, стирка и -праздные разговоры. Ещё больше полюбила свою и так любимую, старую-престарую, кошку — за то, что она всегда молчит, и в молчании её больше экспрессии и смысла, чем во многих и многих речах... <...> Раньше во всём этом — в гостях и прочем — я находила какой-то смысл, теперь вся «светская» сторона жизни кажется мне самоубийственной тратой времени — и только. Второстепенности — прожорливы и с легкостью съедают в том числе и скромный паёк насущности. Как мама умела с ними — второстепенностями! — справляться и расправляться, и — всё успевать! В этом был её талант, м. б. не меньший, чем основной! Привет вам от Нины Гордон, она в Евпатории, пытается, довольно безуспешно, лечиться и отдыхать. И там - толпы, жара, суета — и не покидающая её тоска. Мы трое крепко обнимаем вас и любим! Главное, будьте здоровы!
Ваши А. и А.
' Агасфер (Венный Жид) - герой средневековых сказаний, осужденный Богом на вечную жизнь и вечные скитания за то, что не дал Христу отдохнуть по пути его на Голгофу.
С.Н. Андрониковой-Гальперн
12 декабря 1972
С Новым годом, дорогая моя Саломея! Дай Вам Бог и люди самых конкретных благ в наступающем 1973 - здоровья, благополучия, покоя — и хороших людей под Вашей крышей; от каковых, в основном, и зависят здоровье, покой и благополучие! Надеюсь, что всё это сбудется, более того — верю в это! Конечно, забот, хлопот и трат предстоит немало, но всё это перекроется надлежащим результатом. Пишите мне! Всё Ваше я держу в сердце — хоть помоши Вам от этого никакой!
На Ваш вопрос: брата моего мама хотела сперва назвать Борисом — в честь Б<ориса> Л<еонидовича>, потом решила - Георгием, веря, что это обрадует папу; если и обрадовало, то ненадолго! Муром же его прозвали, п. ч. совсем маленьким он почти никогда не плакал, а издавал милые мурлыкающие звуки - Мур-Мур, и вообще походил на котёнка - с маленькими ушками и пушистой головкой. Ещё мама звала его просто Котом... Он был красивым и одарённым мальчиком, очень несчастным в тисках маминой тиранической любви.