Истра 1941

Беловолов Иван Ванифатьевич

— По какой же дороге?

— Из Трухоловки. Через Жевнево.

— Как через Жевнево? Ведь там дорога перехвачена! Ты сам видел?

— Сам видел, товарищ генерал.

— Не может быть! Сто второй оседлал эту дорогу!

— Сто второй полк отошел, товарищ генерал.

— Как отошел? Куда отошел?

— Приблизительно к линии Снигири — Рождествено.

— А совхоз? А высота «216»?

— Оставили, товарищ генерал…

— Не верю!..

— Я сам там был, товарищ генерал.

— Что они — спятили?

У Белобородова

потемнело лицо. Ему хочется накричать, стукнуть кулаком, но, сдерживая себя, он приказывает дежурному связисту:

— Сейчас же к телефону командира сто второго!

14.10. Разговор с командиром сто второго:

— Кто у телефона? Говорит семьдесят шесть… Какого черта? Что? Выслушать? (Генерал слушает, закрыв глаза и морщась.) А приказ был? Я спрашиваю: приказ об отходе был? Вы — командир, вы должны знать, что отход без приказа — преступление. Судить будем за это! Какого черта вы перепугались? Не он у вас в тылу! Вы у него в тылу! Вы его отрезали! Ох, боже мой, что же вы до сих пор воевать не научились! Покормите людей и сейчас же все снова занимайте! Что? Уже успели установить. На высоте «216»? Минометы?

Сколько? А вы чего же зевали? Указания? Задачу надо выполнить — вот и указания!

Разговор кончен. Белобородов морщится.

— Пленных потеряли, трофеи потеряли… Узнали, что из Рождествена нас вышибли и… Вот вам война нервов. Вы у него в тылу, он у вас в тылу, — чьи нервы выдержат? Сидельников, как у тебя нервы?

— Выдержат, товарищ генерал.

— Уверен?

Юношеское лицо Сидельникова вспыхивает.

— Жду приказаний, товарищ генерал.

— Пока иди. Накорми людей. И пусть оружие хорошенько вычистят.

— Есть, товарищ генерал.

Сидельников уходит. У него стремительный, легкий шаг. Генерал смотрит ему вслед.

14.20. Витевский сообщает генералу сведения, поступившие от соседних дивизий.

Сосед слева ведет бой у недалекого села. Противник удерживает село.

— Эх, и они завязли, — невесело говорит Белобородов.

— Да, там тоже церковь, школа… И огонь из бойниц, устроенных в фундаментах.

Витевский продолжает сообщение.

У соседа справа успех: занято село Крюково. Генерал сразу оживляется:

— Вот это отлично. Как заняли, не знаешь?

— Обошли с двух сторон. Противник бросил все и отскочил.

— Что и требовалось доказать! Некоторые головой думают, а другие стену головой ломают. Знаешь, Витевский, кто это другие?

— Не знаю, — неуверенно отвечает Витевский.

— Мы с тобой, дружище, 9-я гвардейская. Группа генерал-майора Белобородова.

Белобородов хохочет.

Я опять изумлен. На фронте тяжело; ни в одном пункте не решена задача; день скоро кончится, мы как будто проигрываем сегодняшний бой, этот, несомненно, исторический наступательный бой на Волоколамском направлении, а Белобородов хохочет. Как можно оставаться веселым, хохотать в такой момент?

Или, может быть, я ошибаюсь?

Может быть, Белобородов понимает что-то такое, чего я не вижу и не понимаю?

14.30. Отпустив Витевского, генерал устраивается полулежа на диване и закрывает глаза, подперев рукой большую стриженую голову. Мне опять не ясно, что он — дремлет или думает.

Несколько минут молчания. Потом, не открывая глаз, Белобородов приказывает дежурному телефонисту:

— Позвони во все полки. Узнай, каковы потери.

Телефонист спрашивает:

— Сколько у вас больных сегодня? Сколько уснувших?

Это наивный и прозрачный шифр. Больные — значит раненые, уснувшие — убитые.

Телефонист записывает сообщаемые цифры, но на третьем звонке, вызвав кого-то из новеньких — сто первый или сто второй, внезапно раздражается.

— Тьфу ты! — кричит он. — Уснувших, понимаешь? Ну тебя, с тобой не сговоришься.

— Что там? — произносит Белобородов.

— Я, товарищ генерал, спрашиваю: сколько уснувших, а он мне: «у нас никто не спит». С ним немыслимое дело, товарищ генерал.

Белобородов устало улыбается, не открывая глаз.

Телефонист передает ему бумагу. Белобородов просматривает, потом опять закрывает глаза.

Идут минуты. Тихо. Никто не звонит генералу, — нет, очевидно, радостных вестей.

10

14.50. Я не уловил момента, когда в комнате что-то изменилось. До меня дошло какое-то движение, и в тот же момент меня словно подбросило. Я понял, что незаметно задремал.

Белобородова уже не было в комнате. Дверь в соседнюю комнату оказалась почему-то открытой. Я поспешно направился туда.

Там по- прежнему горели керосиновые лампы, освещая потертые брезентовые коробки полевых телефонов, карту на большом столе, фигуры и лица работников штаба, с утра не снимавших здесь, в темных, отопревших стенах, шапок и шинелей.

Отсюда весь день доносился гул разговора, но сейчас меня поразила тишина.

Я сразу увидел Белобородова. Он стоял в центре — невысокий, сумрачный. Лампа освещала снизу его широкоскулое лицо — щеки залились румянцем, глаза сузились. Все, кто его знал, понимали: он сдерживает рвущийся наружу гнев. Я не хотел бы держать ответ перед ним в эту минуту.

Против него стояли три человека, очевидно только что вошедшие. Я увидел на полушубках и шинелях снег, еще не потемневший, не подтаявший, и понял, что не опоздал.

С генералом говорил кто-то высокий, сутуловатый, в полушубке до колен, с шашкой на боку. Я узнал полковника Засмолина. Он настойчиво старался в чем-то убедить Белобородова.

Я не застал начала разговора, но по двум-трем фразам догадался: Засмолин приехал, чтобы лично просить у генерала подкреплений.

С Засмолиным прибыл капитан, офицер связи штаба армии, тот, что утром провел некоторое время у Белобородова.