Истра 1941
Шрифт:
— Нет, отдыхать не будем, надо идти!
На перекрестке лесных дорог мы увидели высокую сосну, а под ней следы немецких кованых сапог. Значит, решили мы, на дереве или вражеский снайпер или «кукушка». Из-за густых зеленых лап его снизу, конечно, не увидишь.
Стоим под сосной и шепотом советуемся, что делать? Очень хочется сбить негодяя оттуда. Решаем быстро проскочить в густые заросли молодого сосняка, что метрах в 40–50 отсюда.
— Вперед!
Ребята бегом, и я с ними, прыгая на одной ноге. Но не успели мы еще добраться до спасительного сосняка,
Стрельба внезапно прекратилась. Вероятно, фашист израсходовал обойму и вкладывал сейчас очередную. Что было сил я рванулся с места, бросился в кусты, упал и, извиваясь змеей, пополз в самую их гущу, все время меняя направление. За мной по снегу тянулся кровавый след: опять разбередились раны.
Ребята обрадовались, что я жив. Пока я стараюсь отдышаться и побороть слабость, Гриневский ощупывает и осматривает меня: все еще не верит, что я уцелел.
Я снова чувствую слабость, но опасное соседство с фашистской «кукушкой» придает мне силы. Я встаю и иду вместе с ребятами.
Ночь окончательно отступила. Скоро мы увидим солнце, лучи которого уже скользнули по вершинам высоких сосен. На серо-синем небе еще кое-где мерцают звезды. День будет солнечный, ясный, но какие испытания он нам принесет?
Вдалеке слышится шум боя. Добираться до своих нам еще долго. Теперь я иду замыкающим. Гриневский опасается внезапной встречи с немцами в лесу и все норовит свернуть влево, к опушке леса. Ему кажется, что идти по открытому месту безопаснее. И мы выходим на открытое место. Слева, сзади, деревня, к которой мы шли в темноте. Оказывается, это Петровское, а не Селиваниха, как мы думали. Да, ночью «все кошки серы». Значит, мы идем правильно.
Вдруг где-то неподалеку застрочил пулемет. Над нашими головами пронесся злой свист пуль. Пригнувшись, ребята бросились в лес. А я не могу поднять своих, ставших пудовыми, валенок. Падаю на снег и ползу за товарищами. Пулемет умолкает. По моему следу опять кровь. Ребята смотрят на меня с беспокойством. У меня на глазах злые слезы: проклятая беспомощность! Виктор кладет руку на мое плечо, успокаивает.
Снова идем. Впереди нас гремит бой. Мы прижимаемся к опушке леса. Немецкие пулеметчики опять обнаруживают нас и начинают стрелять. Но на этот раз пули свистят высоко над нами, и я иду в полный рост, словно стрельба не по мне.
Да и куда мне бежать? Я уж давно замечаю, что временами передо мной опускается какая-то серая кисея — в двух метрах ничего не вижу. Голова кружится, меня качает, временами совсем задыхаюсь. Сжимаю в кулак свои нервы, мобилизую всю силу воли…
Вот снова поляна. Вдоль и поперек она прочерчена следами людей. Тут возможны мины. Я бывший сапер и хорошо знаю технику минирования полей, поэтому
Винтовка на спине. Ползу и боюсь пропустить предательский провод. Ведь тогда крышка! Делаю частые остановки, чтобы отдышаться. Снова напрягаю зрение, внимательно рассматриваю едва заметные, занесенные снегом бугорки. А вот и мины! Останавливаюсь, поворачиваю голову назад, хочу предупредить товарищей, а они рядом! Ползут даже в два следа, забыв всякую осторожность! Я взвыл от бешенства:
— Назад! — кричу. — Назад! — И, обессиленный, прижимаюсь щекой к жесткому снегу.
Они подползли ко мне. Показываю им едва виднеющуюся натянутую заиндевевшую проволоку и еще раз говорю:
— Опасно!
Ребята остались лежать, а я снова пополз. Ползу и думаю: «Сейчас конец, я слишком устал и утратил чувство осторожности». Но, думая так, я снова заставляю себя ощупывать глазами каждый сантиметр снега на моем пути.
Но вот мне показалось, что я не переползу поля, что мне осталось жить считанные минуты. Я обернулся к товарищам, чтобы хоть взглядом проститься с ними, и чуть не застонал от обиды: они снова были в трех метрах от меня! Почему же они не понимают, что я для них не только спасение, но и смерть! Им же надо держаться как можно дальше от меня! Я выхватил гранату.
— Назад! — кричу. — Иначе в вас брошу!
— Что ты? Что ты? — испуганно говорит Виктор. — Ты с ума сошел!
Он прижимается к заснеженной земле и делает успокаивающие знаки. Я понял: они больше не подползут ко мне близко.
Еще немного — и мы в лесу. Но ползти больше нет сил. Все мы как загнанные лошади. Ребята поняли мою горячность во время штурма поля: они подходят ко мне и молча обнимают. Опираясь на винтовку, я снова борюсь с темнотой в глазах. Во рту ощущаю солоноватый привкус: это, оказывается, я себе губы искусал до крови! Неужели еще во мне кровь есть?
Большое дело поддержка товарищей: она прибавила мне силы.
Идем лесом, затем снова выходим на опушку. Бой идет совсем недалеко, может, за километр-полтора от нас. Увеличилась вероятность встречи с гитлеровцами.
А солнце уже взошло. Оно было огромное, яркое и необыкновенно величественное. Кого не радует такое утро? Но зимой, если посмотреть в сторону восходящего солнца, вы ничего не увидите и в двух шагах от себя: в глаза бьет мощный поток солнечного света, усиленный ослепительной белизной свежего снега.
Мы вышли из кустов и направились к большому сугробу, который толстой косой тянулся от опушки леса в поле. Только хотели перемахнуть через этот сугроб, как увидели метрах в 40 от себя семерых автоматчиков. Они шли прямо на нас. Черные автоматы, как кларнеты у музыкантов, болтались на шее. Немцы дули на окоченевшие руки и, стараясь согреться, хлопали друг друга по спинам. Нас они не видели, шли быстро, о чем-то оживленно разговаривали. Мы приготовили гранаты, думали встретить их как положено. Но они вдруг свернули в сторону, и встреча не состоялась.