Итальянские новеллы (1860–1914)

Пиранделло Луиджи

— Уж эти мне лодыри, дармоеды проклятые! — выругался письмоносец, останавливаясь перед домом Бьяджотты, чтобы вручить ей открытку.

— Что они тебе сделали? — поспешно воскликнула Бьяджотта, которая внимала ругани в адрес ближнего еще благоговейнее, чем праздничной мессе.

— Лично мне — ничего. А вот есть приятные новости! Наконец-то эта скотина доктор убирается от нас.

— Под зад коленкой!

— Молодец, Бьяджотта! Именно так!

— А еще больше я ненавижу эту надутую жабу, его жену. Подумаешь, красотка! Вырядится в бархат, а потом придет домой, наряды-то

свои поснимает и давай чистить кастрюли да намывать посуду… Своими глазами видела! Ходит задрав нос, а от самой воняет, хоть святых вон выноси.

— Ну, а взять, к примеру, этого капельмейстера? Уж не знаю, на какой помойке его выискали! В колокола — и те звонить не умеет!

— Правда твоя! По мне, так чем раньше его выгонят, да еще отлупят палками, как это прошлый год сделали с учителем, тем лучше. Вот прогонят его в шею — поставлю свечу спасителю, а вас всех бесплатно угощу., О лесничем Черри ты слыхал?

— Что с ним такое?

— Говорят, сидит под следствием за то, что в тот самый день, когда синьор Кавальере и Альчестино поругались на охоте, он выпалил в свою собаку и вместо нее угодил в какого-то крестьянина, который косил в канаве траву. Наполовину ослепил его, а тот жалобу подал.

— Не знал!

— Дело-то, правда, пустяковое! В то же утро его арестовали, и, говорят, дадут два месяца тюрьмы и шестьсот лир штрафа, если только он сможет их собрать.

— Здорово!

— Еще бы!

У соседнего дома раздались голоса:

— О! Лопни мои глаза, если это не бездельник почтарь! Ей-ей, он идет прямо к синьору Кавальере!

— Верно!

— А, понятно! Не иначе как несет ответ по этому знаменитому делу!

— Как пить дать!

Почтарь встрепенулся, собрался идти, но не выдержал и напоследок спросил:

— Кстати, поговаривают, что свадьбе не бывать. Ты слыхала?

— Да, говорят. Но ведь для бедного синьора Альчесте оно и лучше.

— До свиданья, Бьяджотта.

— Будь здоров. Не хочешь освежиться?

— Спасибо. Как-нибудь в другой раз.

— Ну, дело твое.

— Прощай.

— Будь здоров.

На первый взгляд будничное спокойствие городка не было в тот день ничем нарушено, но страсти кипели. Многие любили секретаря за его доброту; другие предпочитали Кавальере за его богатство. Можно ли удивляться, что партии составились мгновенно и враждующие стороны волком глядели друг на друга?

Почтарь и в самом деле шел к синьору Кавальере; вот он остановился, постучал. Когда за ним захлопнулась дверь, табачник Ченчино, стоявший на пороге своей лавки и зевавший по сторонам, принялся звать Рапалли:

— Синьор Рапалли, синьор Рапалли!

— В чем дело? — откликнулся Рапалли, который с самым деловым видом точил лясы в кафе напротив.

— Почтарь у Кавальере! Наверняка по этому делу! Быстрее туда!

— Бегу. А вы, Ченчино, — услуга за услугу: пошлите предупредить синьора Густаво, который в этот час наверняка должен быть на месте.

Рапалли направился к Кавальере; Гостино побежал разыскивать синьора Густаво, а Ченчино собирал народ возле своей лавки.

Весть разнеслась подобно молнии; аптекарь подавал какие-то

знаки из-за спины своей супруги; Пьовано с самым безразличным видом на свете немедленно появился на кладбище; кузнец и сапожник выскочили на улицу с инструментами в руках, делая вид, что им срочно надо проверить, какая сегодня погода… Одним словом, не прошло и нескольких минут, как все обитатели городка, за исключением секретаря и синьора Альчесте, — хотя Бьяджотта и клялась, что видела их физиономии в занавешенном шторой окне, — высыпали на улицу по каким-то своим необычайно срочным надобностям, о которых они никому не хотели рассказывать.

Довольно большая группа собралась возле здания государственной монополии, и тут Ченчино схватился с Нардини, который утверждал, будто ни один профессор в мире не сможет определить принадлежность помета.

— Уж лучше помолчи, — выговаривал ему Ченчино, — ты же никуда отсюда не выезжал и понятия не имеешь, что делается в мире. Лично я поступил бы в точности как синьор Кавальере, потому как решить такой запутанный вопрос может только профессор… обожди-ка… как его зовут, такого профессора?.. В общем, такой профессор, какому синьор Кавальере послал это дело на заключение.

— Ну и что? Может, и послал, а только меня ты этим не убедишь.

— Ну, значит, с тобой и толковать нечего, потому как химия… а, вспомнил! Профессором химии его называют. А знаешь, что это за люди, профессора химии? Покажи им плевок, даже вон там, у колодца, и они отсюда скажут все в точности — кому он принадлежит, точка в точку, словно кто им подсказал… Даже если заколдовать плевок, так и то скажут. Помню, мой сын… Дорогой синьор Густаво, сюда, сюда! Есть дело.

В этот момент мимо собравшихся торопливо проходил синьор Густаво. Он спешил к дому синьора Кавальере. Лицо его в ожидании выигрыша ста лир было настолько спокойно и самоуверенно, что Ченчино счел это добрым предзнаменованием и уже предвкушал, как получит бекаса, на которого сам побился об заклад.

Но едва Густаво вошел в дом, как лицо его приняло совсем иное выражение. Кавальере держал в руках открытое письмо, недоумевающе покачивал головой и в горьком отчаянии безмолвно взирал на Рапалли, который сидел, откинувшись на спинку стула, и с превеликим трудом сдерживал смех. В редкие промежутки между спазмами он вставлял:

— Увы! Кто бы мог подумать!

Густаво мигом сообразил, что ему лучше не раскрывать рта, и поспешил заняться каким-то альбомом с фотографиями.

Так прошло несколько минут. Наконец Рапалли встал, поклонился Кавальере, пожал руку Густаво и ушел.

На лестнице Рапалли надвинул шапку по самые брови и поднял воротник куртки, подбитой заячьим мехом, предусмотрительно оставив опущенным лишь тот угол воротника, который будет обращен к собравшейся толпе. Очутившись на улице, он крадучись двинулся вдоль стены. К нему подскочил Ченчино.

— Да или нет? Если «да», я получаю целого бекаса. Так чей же этот знаменитый помет?

Рапалли оттащил его в сторону и, наклонившись к самому уху, прошептал:

— Тихо, Ченчино, умоляю тебя, иначе нас первых освищут… Помет оказался куриным!