Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
— Хозяин меня уволил.
— За что?
— Там, в долине, меня схватила лихорадка, и я стал работать всего по три дня в неделю.
— Видно по тебе! Бедный ты, Яну!
— Будь проклята эта Пьяна! — сказал он, показав рукой на долину.
— Ты знаешь, мама… — начала Недда.
— Мне дядюшка Джованни рассказал.
Недда молча глядела на огород за низкой каменной оградой. От покрытой росой изгороди шел пар; под лучами солнца сверкали росинки на траве, цветущие миндальные деревья тихо перешептывались меж собой, а белые и розоватые лепестки медленно падали на крышу дома,
Колокольный звон созывал прихожан в церковь.
— Ну до чего же хорошо звонят колокола у нас в деревне! — воскликнул Яну.
— А я узнала твой голос вчера вечером, — сказала Недда, черепком перекапывая землю в цветочном горшке, и краска залила ее лицо.
Яну взглянул на нее и закурил трубку, как и подобает мужчине.
— Ну, прощай, я пойду в церковь, — резко сказала ему Недда после продолжительной паузы и сделала шаг назад.
— Вот возьми, я для тебя в городе купил. — Яну развернул перед ней красивый шелковый платок.
— Ой, какой хороший! Но мне такой не пойдет.
— Почему? Ведь тебе за него не платить, — ответил ей парень с присущей ему крестьянской логикой.
Недда опять покраснела, словно и в ее представлении такой большой расход был доказательством горячих чувств Яну. Как-то по-особому ласково и в то же время застенчиво взглянула она на парня и убежала в дом. Лишь потом, услышав тяжелый топот его башмаков по каменистой дороге, она высунула голову и провожала его взглядом, пока он не исчез из виду.
В церкви во время богослужения деревенские девушки увидели на плечах у Недды новый платок, на котором были нарисованы такие розы, что их просто съесть хотелось; он так и искрился под лучами солнца, пробивавшимися в церковь через окна. А когда Недда проходила мимо Яну, который стоял в тени кипариса у паперти и, прислонившись к стене, покуривал свою коротенькую трубку, Недда почувствовала, как щеки у нее запылали, сердце сильно забилось, и она ускорила шаг. Парень пошел за ней, насвистывая какую-то песенку, и глядел, как она быстро, ни разу не оглянувшись, шла впереди по каменистой дороге, в своем новом бумазейном платье, которое ниспадало тяжелыми складками, к крепких башмачках и в пестрой накидке. Теперь, когда ее мать попала в рай и не приходилось больше заботиться о ней, бедная девушка трудилась, как муравей, и сумела обзавестись небольшим приданым. Ведь так всегда бывает в жизни бедняка: облегчение приходит к нему лишь вместе с самыми тяжелыми потерями.
Недда слышала за собой тяжелые шаги Яну и не знала, радоваться ей или пугаться (она сама не понимала, что это за чувство). На белой пыльной дороге, прямой и залитой солнцем, она видела рядом со своей тенью другую, которая время от времени отделялась от нее. Дойдя почти до самого дома, Недда вдруг без всякой причины пустилась бежать, словно дикая козочка. Яну догнал ее у порога. Она прислонилась к двери, раскрасневшаяся, и, улыбаясь, стукнула Яну кулаком по спине.
— На,
Парень ответил ей такой же любезностью.
— Ты сколько за него отдал? — спросила Недда и сняла платок с головы, чтобы получше разглядеть его на солнце и налюбоваться им вдоволь.
— Пять лир, — ответил Яну не без бахвальства.
Недда улыбнулась; не глядя на Яну, аккуратно сложила платок, расправив на нем складки, и запела свою песенку, которую уже давно не распевала.
На подоконнике стоял разбитый горшок со множеством бутонов гвоздики.
— Жаль, она еще не распустилась, — сказала Недда и, сорвав самый большой бутон, протянула его Яну.
— Зачем он мне? Ведь он еще не распустился, — сказал Яну, не понимая ее порыва, и выбросил цветок.
Недда отвернулась.
— Куда ты теперь пойдешь работать? — спросила она, немного помолчав.
Он пожал плечами:
— А ты куда завтра пойдешь?
— В Бонджардо.
— И я туда. Работа там найдется. Только б лихорадка не вернулась.
— Не надо по ночам распевать под окнами, — сказала Недда не без лукавства, опершись о косяк двери, и лицо ее опять зарделось.
— Ну, не буду больше, если тебе не нравится.
Недда дала Яну щелчок и скрылась в доме.
— Эй, Яну! — раздался с улицы голос дядюшки Джованни.
— Иду! — ответил он, а потом, обернувшись, крикнул Недде: — Я завтра тоже пойду в Бонджардо. Пусть мне только дадут там работу.
— Послушай, парень, — сказал ему дядюшка Джованни, когда он очутился на улице. — Недда теперь одна осталась, ну и ты мне нравишься, но вдвоем вам с ней делать нечего. Ты меня понял, Яну?
— Понял, все понял, дядюшка Джованни. Вот накоплю к осени немного деньжат, и тогда, если богу угодно, мы с Неддой всегда будем вместе.
Недда слышала все это, стоя за изгородью, и покраснела, хотя никто ее не видел.
В предрассветную рань Недда вышла из дому и увидела Яну: он ждал ее у порога, к палке у него был привязан узелок.
— А ты куда идешь? — спросила Недда.
— С тобой в Бонджардо искать работу.
Воробьи зачирикали в своем гнездышке, услышав в эту раннюю пору их голоса. Яну привязал к своей палке узелок Недды, и они бодро зашагали по дороге. Подул холодный, пронизывающий ветер, а вдали на горизонте заалели первые лучи солнца.
В Бонджардо работы хватало на всех. В здешних местах поднялись цены на вино, и тогда один богатый помещик решил отвести под виноградники значительную часть своей земли. Дело было выгодное: земля под оливами и лупином здесь приносила всего тысячу двести лир в год, а если разбить на ней виноградинки, годовой доход возрос бы до двенадцати — тринадцати тысяч лир. Для этого нужно было затратить всего десять — двенадцать тысяч. Выкорчевка олив составила бы половину этого расхода. Словом, это было недурное дельце, и помещик хорошо платил крестьянам, занятым на выкорчевке: тридцать сольдо мужчинам, двадцать сольдо женщинам, на своих харчах. Верно, это была нелегкая работа, да и одежда на такой работе изнашивалась быстрей, но ведь Недда не привыкла зарабатывать по двадцать сольдо в день.