Итоги № 28 (2012)
Шрифт:
— Ведете им счет?
— Не-а. Наверное, в фонде назовут точную цифру, но дело не в количестве.
— Последние месяцы вашу веру не поколебали?
— В то, что детей надо лечить и они будут выздоравливать, — нет. Засомневалась, своим ли делом занимаюсь, уместна ли в нем. Было желание повесить фартук на крючок и сказать: «Берите его, кто умнее меня и знает, как лучше. Вас таких много — вперед!» Понятия не имею, чем все закончится. Пока мне везет, рядом друзья, врачи, которые говорят: «Ты что? Наплюй и не смей уходить!» Но это сегодня, а что будет завтра? Не загадываю и не заглядываю. Я сконцентрировалась на решении задачи. Она маленькая, совсем крохотная. Появится человек, который убедит:
— Неужели отступитесь, откажетесь от родного детища?
— Послушайте, в 2005 году мы хотели собрать деньги на покупку аппарата для облучения донорской крови и на этом закончить. Слово «фонд» вызывало у всех дикое раздражение. И мы с Диной Корзун при подготовке первого благотворительного концерта постоянно твердили: «Это не фонд, это не фонд...» Вместо необходимых двухсот тысяч долларов удалось тогда набрать триста тысяч, мы сидели вечером вот в этой комнате, и Сергей Гармаш вдруг сказал: «Девчонки, а давайте сделаем такой же концерт и через год». Мы с Диной буквально рухнули со стульев. Сережа не представлял, сколько вопросов нам пришлось решить, начиная с приглашения гостей и заканчивая распределением мест на служебной парковке у театра.
— Для ВИПов типа тогдашнего министра здравоохранения?
— Зурабова не звали. Он приехал по собственной инициативе. Хотя лучше бы не делал этого.
— Почему?
— Вышел на сцену и стал говорить какую-то ерунду. Впервые собрались люди, понявшие, что могут своими силами что-то изменить, а тут выходит министр и заявляет, мол, рак крови — генетическая болезнь (а это абсолютная чушь!) и таких детей лечить не надо, поскольку много других насущных проблем. Зал стал свистеть, и Зурабову пришлось уйти со сцены...
— На последнем вашем концерте были отказники, не захотевшие участвовать в нем из-за того, что вы снялись в пропутинском предвыборном ролике?
— Нет. По крайней мере, мне ни один не отказал, а мы с Диной стараемся лично звать людей.
— Услышал, что даже в родном театре некоторые коллеги перестали с вами здороваться, вот и подумал...
— Это проблема не моя, а этих людей. Могу лишь отпустить ситуацию, но не изменить ее.
— А объясниться?
— Бесполезно. Недавно попыталась поговорить в прямом эфире «Дождя» с Ксенией Собчак. Вы, наверное, видели, что получилось в итоге.
— Книжка «Муму» в подарок. Как бедной утопленной собачонке.
— Что характерно: презент заготовили заранее. Люди хорошо знали, к чему сведется разговор...
— Пожалели, что пошли?
— Потерянное время.
— Зачем ходили?
— Стала нарастать непонятная волна. Сначала Ксения на церемонии «Ники» задала вопрос о ролике, сказав, будто это единственная возможность, потом в социальных сетях написала, что дважды звала меня на беседу, а я отказываюсь, боясь показать скелет в шкафу. Последней каплей стал эпизод в Третьяковке, куда я пошла с Юрием Норштейном. Очень люблю этого человека, он служит нравственным камертоном в моей сегодняшней заблудшей жизни. Время от времени, когда становится особенно плохо, звоню Юрию Борисовичу, и мы идем в музей. Какой бы уставшей ни была, в этот момент я счастлива. Отдыхаю душой, вся пыль и суета моментально оседают. Такая норштейнотерапия. И вот мы бродим по залам, вокруг Серов, Крамской, неописуемая красота, и вдруг сквозь этот незыблемый смысл появляется интеллигентного вида пожилой человек, подходит к нам и громко-громко говорит: «Чулпан, когда же у вас проснется совесть? Когда ответите на главный вопрос?» Конечно, я впала в ступор, честно пытаясь понять, о чем именно речь, а потом решила, что надо встречаться, раз люди реагируют столь обостренно. Я сказала: «Пожалуйста, Ксения, я к твоим
— Была?
— Да, Ксения пообщалась с врачами, но увиденное, надо полагать, не произвело на нее должного впечатления... Нет, не жалею, что записала интервью, только о потраченном времени — и ее, и моем, и зрителей. Люди хотели что-то понять, но у меня нет устраивающего всех ответа на главный, как им кажется, вопрос... Видимо, нужно было четко и категорично заявить, за красных я или за белых.
— Вы за кого, Чулпан?
— Я? За людей. За разных. За детей, которых нужно вылечить сегодня — завтра будет поздно. Революции, как известно, совершают романтики, но ее плодами пользуются другие. Ксения долго и упорно загоняла меня в узкий коридор, как быка на корриде, заставив выбирать между Северной Кореей и революцией... Но я и сейчас абсолютно уверена, что любая кровавая история в нашей стране недопустима, и обе стороны должны сделать все, чтобы не дать разгореться конфликту.
— По-хорошему, вопрос надо было адресовать людям, позвавшим вас записаться в ролике. По сути, вы оказались в роли заложницы...
— Не могу отвечать за других. Вижу, как сильно за семь лет изменилась в России ситуация с благотворительностью, приняты законы, о которых мы говорили. Все было сделано достаточно быстро. А каждый шаг влиял на чью-то конкретную жизнь. Убрано большое количество препон, связанных с ввозом лекарств, с налогообложением средств жертвователей. Путин реально помогал этому...
— Речь о другом. ВВ, готов поверить, приложил руку, но этично ли требовать публичной благодарности за доброе дело?
— Думаю, он был не в курсе. Или ему сказали, что я сама вызвалась выступить в поддержку. Как и остальные. Хотя, с моей точки зрения, это не самый правильный шаг — использовать в агитации известных людей, особенно работающих в благотворительности. Но я говорила лишь о том, что хорошо знаю. Ксения — счастливый человек, она понятия не имеет, каково построить сегодня клинику... (При визировании интервью Чулпан настояла на уточнении, что интервью журналу записывалось до обыска в квартире Собчак и последующего вызова на допрос. Мол, сейчас бы не назвала Ксению счастливой...
– — «Итоги»).
— Текст ролика был ваш?
— Окончательный — да. Заверила его, после этого в нем ничего уже не меняли.
— На выборы в марте вы ходили?
— Меня не было в России, а открепительный талон получить не успела.
— А в декабре?
— Та же история.
— Впору спросить, голосовали ли когда-нибудь?
— Лет двенадцать назад...
— За кого?
— Уже не вспомню.
— Красноречиво!
— И не скрываю, что очень далека от политики. Я в ней не разбираюсь.
— Почему же высказались в защиту Pussy Riot?
— Я поддержала не акцию, как некоторые попытались изобразить, а заступилась за трех девушек, две из которых — молодые мамы. На мой взгляд, они не совершали преступлений, вынуждающих удерживать их за решеткой. Все! Для меня в этом нет политики. В контакт с государством вступаю исключительно ради фонда. Приходится иметь дело с разными людьми. И откровенные циники встречаются, даже не пытающиеся скрывать, что им глубоко наплевать на проблемы, о которых говорю. Но я не верю, что можно волшебным образом заменить эту власть на другую, которая будет эффективно работать. Проблема заложена в нашем сознании, что-то не так с моралью. Если этические критерии не привиты с рождения, их надо воспитывать. Мы постоянно работаем с регионами, с местными властями и видим, как много зависит от того, что представляет собой конкретный человек. Были случаи, когда фонд покупал инфузоматы...