Итоги № 36 (2013)
Шрифт:
Но сначала надо пройти выездную комиссию райкома. Едешь в Японию — тебя спрашивают, кто там император, какое население. Были абсурдные вещи. Юрия Визбора раз не пустили во Францию. Он писал сценарий под условным названием «Москва — Париж», и на комиссии его зарубили. Спросили, сколько районов в Москве. Он сказал: «Не знаю, может, тридцать или тридцать один». — «Ну как не знаете, а работаете над сценарием о Москве!»
Меня не пустили в Латинскую Америку — потому что я не проработал достаточно времени на Гостелерадио, и на этом основании мне отказали в характеристике. Но в 1973—1974-м меня отправляют в Японию на сорок дней на выставку достижений социалистической Сибири. Мы работаем
— Суточные сколько?
— 25 долларов. Это очень много! Потом я ездил от комсомола — например, в 1980 году поддерживать нашу команду на зимней Олимпиаде в Лейк-Плэсиде. Выходило по восемь долларов на сутки. Так что 25 долларов — невероятная сумма. Но надо сэкономить, чтобы привезти и технику, и несколько отрезов кримплена для костюмов.
— И для себя, и на продажу по комиссионкам?
— Все для себя. Тогда шел процесс первичного накопления, потому что еще никто ничего не накопил. Это уже потом были смешные истории, когда, допустим, артистов запускали на базу, где хранился дефицит, и спрашивали: «Что вы хотите?» И артисты отвечали: «Мы хотим шапки, мы хотим дубленки». — «А какого размера?» — «Любого…» Можно было возить водку, черную икру, но не больше чем пару баночек и две бутылки. Возили все — вплоть до партработников. Зато лично я сэкономил так, что из Японии привез профессиональную голосовую аппаратуру — два микрофона, две колонки и еще усилитель с ревербератором. Пять лет на ней работал — и никому не был обязан.
— Не могу понять, как вы разминулись с Леонидом Утесовым и его оркестром. Ведь он вас брал сразу после ГИТИСа.
— Брал, и безоговорочно. При этом Леонид Осипович сразу же предложил мне, свежему выпускнику ГИТИСа, 250 рублей ежемесячно — притом что в Театре оперетты, куда меня по распределению взял мастер нашего курса Георгий Павлович Ансимов, платили сто десять. На меня в оркестре Утесова уже делали программу. Но Ансимов, к которому я пришел отпрашиваться, сказал: «После вуза надо отработать хотя бы два года. И потом: ну что такое оркестр? Ты работаешь в театре. Я тебе сейчас мусорщика Дулиттла дам из «Моей прекрасной леди», а еще вот такую роль…» Короче, к Утесову он меня не отпустил.
Но коллега Ансимова, тоже преподававшая в ГИТИСе, работала на Гостелерадио. Она знала меня, знала мой репертуар: «Лева, приходите к нам, попробуйтесь. У нас шесть оркестров, вам будет где развернуться». Я пришел на конкурс, спел оперную арию, какой-то достаточно сложный романс…
— Откуда репертуар у молодого?
— В ГИТИСе моим педагогом по вокалу был Павел Михайлович Понтрягин. Мы не пели упражнений, никаких. Вместо этого он говорил: «Возьмите-ка легкую вещицу» — ну, скажем, «Город над вольной Невой», кантилена. Распелся? Бери романс Чайковского. Потом — арию. И каждую неделю-две мы должны были выступить и выдать по три-четыре новых номера. За первые два года я выучил порядка восьмидесяти произведений. Я пел Филиппа из «Дон Карлоса» Верди — на итальянском. Пел «Мефистофеля», оперу Арриго Бойто. А романсы Бриттена пел на английском.
Так что условия Гостелерадио — пятнадцать передач в месяц по десять минут каждая, прямой эфир — мне были по плечу. На Гостелерадио в результате я записал более четырехсот композиций. Из них шестьдесят — восемьдесят романсов спою хоть сейчас, без подготовки, о наиболее известных песнях и не говорю… Хоть и трудно было, конечно. Первая станция, третья станция,
Потом попадаю к Силантьеву в эстрадно-симфонический оркестр, к Борису Карамышеву, в джаз-банд к Вадиму Людвиковскому — действительно, оркестров много, работы хватает… И — к Геннадию Николаевичу Рождественскому, в Симфонический оркестр Гостелерадио СССР. С ним я пою премьеру оратории Родиона Щедрина «Ленин в сердце народном». Юбилейный год, 100-летие со дня рождения. Ответственнейшее мероприятие. Заняты Людмила Белобрагина, Люда Зыкина — и я.
— Начинающий артист. Без регалий. На крупнейшей ленинской премьере в ленинский год! По всем канонам маловероятно, если не невозможно.
— На роль красноармейца Бельмаса, стоявшего у дверей комнаты Ленина в ночь его смерти, были назначены двое — народный артист СССР Артур Эйзен и я. Но Эйзен был занят в Большом и выучить свою партию не успел. До премьеры две недели. Учу я. Партия сложнейшая. Выучить невозможно. Звоню автору, прошу встречи: «Родион Константинович, ну как я попаду в этот ля-бемоль, когда скрипки что-то другое возят?» Он: «Не важно! Ты просто веди свое, по высоте, ритму и тексту: «Вдруг выходит Мария Ильинична…» — а дальше скрипки подхватят. А ты потом: «…Бежит к телефону и в ужасе говорит: «Ленин умер!..»
Недавно поздравлял Родиона Константиновича с 80-летием. Звоню: «Здравствуйте, поздравляю, это ваш большой поклонник». — «А кто?» — «Я бывший батрак. В семнадцатом году бросил работать на кулака и вступил в ряды большевистской — и тут резко вниз — па-а-ртии». — «Лева! Ты такой знаменитый стал…» А тогда я был молодой и учил «Ленина…» с утра до вечера.
Едем в Ленинград, там премьера в концертном зале «Октябрьский». Рождественский послушал — какой-то неизвестный ему солист, из новобранцев Гостелерадио, и говорит: «Вроде бы выучил. Конечно, еще пару недель поучить бы, ну да ладно». Премьера, считайте, завтра. Первое отделение — оратория Щедрина, второе — его же «Поэтория» на стихи Андрея Вознесенского. А на следующий день я пою с оркестром Силантьева, и совершенно другой репертуар.
После чего меня стали буквально на части рвать. Тут мне Силантьев предлагает спеть «Порги и Бесс» Гершвина. Там зовут на «Осуждение Лукулла» Дессау, академический авангард. А «Ленин в сердце народном» отправляется на гастроли. И при этом я уже успел спеть «Не плачь, девчонка», «Береза, белая подруга» и много чего еще.
В общем, я понимаю, что надо уходить в сторону эстрады. К фестивалям, дававшим имена, — польский Сопот, болгарский «Золотой Орфей».
— В Сопот, как в ГИТИС, вы тоже попали не с первого раза?
— Да, я готовился к выступлению еще в 1971 году. Но в последний момент в Министерстве культуры мне сказали: «Есть мнение, что должна поехать девушка», — молдавская артистка. Молдавией когда-то управлял Леонид Ильич Брежнев; думаю, ему просто хотели сделать приятное. Но в Сопот она поехала с той же песней, которую исполнял я, — «Баллада о красках» Фельцмана на стихи Роберта Рождественского. Фельцман меня в каком-то смысле предает, в Польшу едет девушка — и не привозит ничего. Уже потом я понял, что это, может быть, и к лучшему. «Баллада о красках» — прекрасная песня, великолепные стихи. Но она не для состязаний в эстрадном пении. Хоть я во время подготовки сделал все, в том числе заказал три аранжировки за свои деньги: надо было попробовать разное звучание. Мне сказали: «Ничего, все компенсируем, поедешь в Болгарию на «Орфея».