Иуда 'Тайной вечери'
Шрифт:
Бехайм пожал плечами.
– Это мое дело, а не ваше, - бросил он.
– Впрочем, если хотите знать, то я все еще не забыл ее, она не из тех, кого так легко забыть. Но думаю, что перестану вспоминать о ней, как только отъеду от Милана миль на тридцать-сорок.
– И куда же вы направляетесь?
– осведомился д'Оджоно.
– В Венецию, - отвечал Бехайм.
– Задержусь там на четыре-пять дней и снова в дорогу - морем, в Константинополь.
– Я, - заметил резчик, - тоже охотно путешествую, но лишь в те края, где пасутся коровы.
– Он намекал, что не настолько глуп, чтобы очертя голову устремляться
– Опять к туркам?
– воскликнул д'Оджоно.
– Неужто вы не опасаетесь за свою жизнь, это же гнусные дикари, готовые почем зря пролить христианскую кровь!
– Турок, - объяснил ему Бехайм, - у себя дома и в своих землях вовсе не так страшен, как его малюют, ведь и черт у себя в аду тоже, верно, вполне хороший хозяин. Кстати, вы не забыли, что должны мне дукат? Придется вам его выложить, хотя бы затем, чтобы впредь больше уважать меня и мне подобных.
Д'Оджоно вздохнул и извлек из кармана горстку серебра. Бехайм принял деньги, пересчитал и, поблагодарив д'Оджоно, высыпал их в свой кошелек.
– Будьте добры, не прячьте кошелек, подержите его в руке!
– с улыбкой попросил Леонардо, кивнув Бехайму, Тот замер с кошельком в ладони, а Леонардо меж тем добавил к наброску еще несколько штрихов и завершил работу.
Бехайм встал и расправил члены, а потом обратился к Леонардо с просьбой показать ему рисунок.
Рассмотрев свой портрет, он остался очень доволен и не скупился на похвалы.
– Да, это я, сходство поистине велико. И ведь вы сумели сотворить такое за считанные минуты! Да, все, что я о вас слышал, отнюдь не преувеличение! Вы, сударь, вправду знаете толк в своем ремесле, кой-кому не мешало бы взять с вас пример.
Он перевернул страницу тетради и с удивлением прочитал заметки Леонардо. "Кристофано из Бергамо. Возьми оного на заметку, - было написано там, - У него как раз такая голова, какую ты намерен дать Филиппу. Поговори с ним о том, что его тревожит: о болезнях, опасности войны и растущем бремени налогов. Найдешь его в переулке Сант-Арканджело, где красивая подпорная арка, в доме 'У двух голубков', над лавкой ножовщика".
– Вы пишете на манер турок, справа налево... А кто такой этот Филипп, о голове коего вроде бы идет речь?
– полюбопытствовал немец.
– Филипп, один из учеников Христа, - ответил Леонардо.
– Он любил Спасителя великой любовью, и я хочу поместить его на переднем плане моей росписи, которая изображает Христа в окружении учеников за Тайною вечерей.
– Клянусь душою!
– воскликнул Бехайм.
– Чтобы написать этакую картину, вы, как видно, должны позаботиться о многих вещах, не считая красок да кистей!
И он вернул мессиру Леонардо его тетрадь. Потом сказал, что, к сожалению, обстоятельства не позволяют ему долее наслаждаться обществом собравшихся, ибо время торопит, мул уже под седлом. Взяв плащ и берет, он почтительно склонился перед мессиром Леонардо, взмахнул беретом, прощаясь с д'Оджоно и резчиком, бегло кивнул органному мастеру Мартельи, который снискал его неприязнь, и вышел вон.
– Ишь вышагивает, - с горечью проговорил д'Оджоно, погрозив ему вслед кулаком.
– И ради этого человека Манчино пришлось умереть!
– Умереть!
– сказал Леонардо.
– Я называю это иначе. Он гордо воссоединился
– Сунув тетрадь за пояс, он произнес еще несколько слов, в которых звучали радость и триумф; - Теперь у меня есть все необходимое. И глядя на это произведение, люди поймут, что и небо, и земля, и Сам Господь, пославши мне этого человека, зримо явили мне свою помощь, пособили в трудах. Вот теперь я докажу тем, кто придет после нас, что и я жил на этой земле.
– И наконец-то, - сказал д'Оджоно, - вы исполните желание герцога, которому служите, и прибавите славы городу, которому принадлежите.
– Я, - отвечал Леонардо, - не служу ни герцогу, ни иному правителю и не принадлежу никакой стране или империи. Я служу лишь моей страсти видения, познания, упорядочения и созидания и принадлежу своему творчеству.
14
Спустя восемь лет, осенью 1506 года, торговые дела вновь призвали Иоахима Бехайма из Леванта в Милан. В Венеции, где сошел на берег, он задержался лишь на несколько часов, ибо ему не нужно было размещать товар в тамошних кладовых. Товар - драгоценные камни - был при нем, в двух подбитых шелком мешочках; в одном - шлифованные сапфиры, изумруды и рубины, дюжина превосходнейших экземпляров, во втором - камни ценою пониже: аметисты, золотистые топазы и гиацинты; те и другие он намеревался предложить французским аристократам и офицерам, стоявшим на квартирах в Милане. Ибо Милан находился в руках французов.
Когда в 1501 году французский король с войском швейцарцев и французов спустился с альпийских перевалов и вторгся в Ломбардию, двое ландскнехтских капитанов предали Мавра, сдались французам. Вдобавок ни император Священной Римской империи, ни король Неаполитанский не выполнили своих союзнических обязательств, не пришли Мавру на подмогу. И он потерял свое герцогство, поместья, друзей, а в конце концов и свободу. Он угодил в лапы Людовика XII, короля Франции, и последние свои годы провел в каменных застенках города Лош, что в Турени, на берегу реки Эндр.
Миланцы довольно хорошо относились к новому суверену. "Коли нам суждено терпеть в стенах города чужестранцев, - рассуждали они, - то французы много милей испанцев. Ведь испанцы - люди мрачные и угрюмые, вечно елозят на коленях но церквам, а французы, куда ни придут, несут в собою веселье и доброе настроение. А что до их христианской набожности, так они говорят: 'Служить Господу? Да мы не против! Только не след забывать, что порой не мешает побродить дорогами бренного мира'".
Итак, Иоахим Бехайм направлялся в Милан. Но когда сделал остановку в Вероне и искал ночлег, чтобы дать роздых себе и мулу, ему бросилось в глаза странное поведение горожан, которое было для него совершенно необъяснимо.
Из тех, что попадались ему навстречу, одни, увидев его, начинали шептаться между собой; другие словно бы пугались, останавливались, качали головой и раз, два, а то и три осеняли себя крестным знамением, точно отгоняя беду; третьи вели себя прямо-таки нахально, показывали на него пальцем или пытались привлечь к нему внимание своих спутников тайными знаками, подмигиванием и жестами.
Черт побери!
– бранился Бехайм. Что это на них нашло? Хорошенькая манера таращиться на людей. Неужто никогда не видали немецкого купца, который едет из Леванта?