Иуда
Шрифт:
— Рука гетмана, — он протянул письмо канцлеру Пиперу. — Его печать, его собственноручная подпись. Однако у меня сложилось впечатление, будто писано сие иным человеком. Ознакомьтесь, граф.
— Господи помилуй… — Карл Пипер, прочитав письмо, предложенное его величеством для ознакомления, тоже не поверил собственным глазам. — Неужели его так переменило осознание того, что он сидит за прочными стенами и с большим гарнизоном?
— Как вы думаете, чего он хочет на самом деле?
— Полагаю, ваше величество,
— Я готов удвоить его личное состояние — сверх уже предложенного.
— Отписывая вам в таком тоне, словно он суверенный государь, гетман явно рассчитывает на нечто большее.
— Не слишком ли много он возжелал? — озлился король. — Кто он такой, чтобы ставить мне условия?!
— Он по меньшей мере владетель этой страны, ваше величество.
— Я поставлю его на место!.. Но прежде отпишите этому наглецу, что я предлагаю ему полмиллиона талеров, титул и земли, с теми же правами, что и у герцога Курляндского.
— То есть, с единственным правом — служить вашему величеству? — усмехнулся Пипер.
— Я сказал — отпишите, — Карл вернул ему усмешку, изрядно разбавив её желчью. — Но не стоит в том письме упоминать, что я даю своё королевское слово. Зарвавшегося холопа следует крепко высечь.
1
— Как же вы его приложили, пане гетман, — смеялся Дацько, когда я читал ему своё сочинение на вольную тему. — Но ведь не уберётся он, не таков.
— А я и не думаю, что он повернёт назад, — я аккуратно свернул письмо и запечатал его по всем правилам дипломатической почты. — Скорее, напротив — озлится и примется разносить всё вокруг. Тем скорее под мою руку собираться станут, кто ещё не уразумел, с кем дело имеет.
«…Не должно Вашему Королевскому Величеству пятнать своё имя делами разбойными, что Вы изволите учинять в землях, подвластных моей гетманской булаве. Не холоп я Вашему Королевскому Величеству, а суверенный владетель. И пусть род мою древностью и знатностью уступает Вашему, однако пред Господом мы с Вашим Королевским Величеством суть равны в ответе за подвластные земли… Ежели не изволит Ваше Королевское Величество покинуть гетманские владения по обе стороны Днепра, то объявлю я Вас и войско Ваше захватчиками и богохульниками, и пойду на Ваше Королевское Величество всею силою, какой располагаю…»
Я блефовал, как записной картёжник. Не было у меня достаточно сил под рукой, чтобы грозить Карлу. Но зато имелось в письме кое-что, чего он не сможет не заметить: я ни разу не помянул Петра как своего покровителя и защитника. Да, Карлуша начнёт бушевать и ломать всё, до чего сможет дотянуться. Но моё письмо он расценит… да, совершенно верно: как послание самостийного господаря, который желает подороже продать эту самую самостийность. Ибо мало предложил, жмот эдакий.
Маеток и титул. Мазепа повёлся на эти погремушки, сочтя, что синица в руке дороже журавля в небе. А я рискую и ставлю на журавля — по крайней мере, Карлу так должно казаться. Что ж, отправляем гонца и ждём ответа.
Иван Степаныч в
«Седалище треснет — на двух стульях сразу усидеть, — гневно заметил он. — Я и то не решился. А ты полез! Пожалел бы старика!»
«А чего тебя жалеть, урод? — ответил я, отправив гонца в ставку Петра. — Ужом изворачиваюсь, чтобы твои косяки успеть хоть немного выправить. Тебе вообще-то меньше года жизни осталось. Забыл?»
«Ты мне пенял убиенными, что от руки солдат Карла смерть приняли, а сам что творишь! Скольких он погубит уже по твоей милости?»
«Да уж поменьше, чем по твоей, я о том позабочусь…»
Сюрприз с Батурином для шведов получился удачный: они спешили, оторвались от своего тощего обоза ради скорого марша — и явились на безлюдное пожарище. Уставшие и голодные. Однако, в отличие от известной мне истории, где его хоть немного, но снабжал харчами Мазепа, пополнение провиантских запасов на зиму ему не светит от слова «вообще». Я тоже изрядный жмот. А зимушка, ещё раз напомню, ожидается холодная, проберёт до костей даже привычных к низким температурам скандинавов. Если на это наложится ещё и голод, я Карлу не завидую.
Здесь, в этой эпохе, не принято воевать зимой. Но шведский король из тех, кто идёт к своей цели напролом. Попав в отчаянное положение, он может закусить удила и открыть зимнюю кампанию хотя бы для того, чтобы банально не помереть с голоду. А призрак «костлявой с косой» я ему обеспечу.
Прямо сейчас писари штампуют копии моего воззвания, которое затем казаки везут по городам и весям, и зачитывают на площадях. Я призывал людей к тому же, к чему и Пётр: не оставлять шведам ни зёрнышка, ни сухой хворостины, а самим валить подальше с пути следования его армии, «ибо лютеранский король веру нашу поклялся искоренить, а людей православных извести». Мои слова легли в подготовленную самим Карлом почву. На фоне резни, которую шведские солдаты устроили в землях Белой Руси, в мой поклёп — про его клятву искоренить православие — поверили все без исключения.
Мазепа умел красиво и правдоподобно лгать. Грех было не воспользоваться его несомненным талантом.
И вот я держу в руках ответ шведского короля. Вернее, это не Карл писал. Покопавшись в памяти Ивана Степановича, узнал руку шведского канцлера, графа Пипера. Сухой деловой стиль, никаких словесных кудряшек и реверансов. Просто и тупо предлагает деньги. Много денег. Полмиллиона наличными — это баснословная сумма по тутошним меркам, не у всякого короля такие средства в распоряжении. У Карла, насколько я знал, есть два миллиона, и он вот так за здорово живёшь готов отдать мне четверть своей казны? Либо у него дела куда хуже, чем я думаю, либо он не собирается платить, но пытается меня спровоцировать на необдуманные действия.
«Полмиллиона! — ахнул Мазепа, когда я любезно пересказал ему содержанье письма. — Согласишься?»
«Нет, конечно».
«С чего бы? Такие деньги — истинно королевский дар».
«То-то и оно, что Карл никогда не был замечен в щедрости и раздаче подарков. И слову своему хозяин: захотел — дал, захотел — обратно взял. Сукин сын попросту проверяет, торгуюсь я или говорю серьёзно».
«Не вздумай сказать, будто ты всерьёз намерен на него войной идти. В жизни не поверю, что ты такой дурень».