Иван Александрович Стебут (1833—1923)
Шрифт:
Окончив поручение по приобретению машин и орудий для сельскохозяйственного музея, для чего я должен был проехать в Голландию и еще раз в Англию на Кентерберийскую сельскохозяйственную выставку, приобретя лошадей, которые по осмотре знающими людьми были найдены хорошими, и отправив их морем из Дюнкирхена, я проехал на съезд сельских хозяев в Гейдельберге, а оттуда в конце сентября возвратился в Петербург».
Во время пребывания во Франции Стебут ознакомился с Гриньонской высшей сельскохозяйственной школой и с учебной фермой Мекин-сен-Фермен; в Англии — с Чиренчестерской сельскохозяйственной академией и с низшей сельскохозяйственной школой около Бельфаста; в Бельгии— с сельскохозяйственной школой (в настоящее время она находится в Жамблу). На обратном пути в Россию Стебут посетил Меглинскую академию, основанную в 1804 г. знаменитым Тэером под -Берлином и послужившую образцом для других сельскохозяйственных учебных заведений Германии.
По возвращении в Петербург Стебут назначается исправляющим обязанности
В 1859 г. было утверждено новое положение о Горыгорецком институте: увеличивалось число преподавателей и прибавлялись новые предметы, время же прохождения курса сокращалось до трех лет. Стебут высказал мнение, что новое положение не улучшит постановку учебного дела в Институте. Он считал, что изменение прежнего устава вызывалось главным образом недостаточностью четырехлетнего курса для сколько-нибудь основательного изучения более 30 преподававшихся в Институте предметов, а в новом уставе число предметов было увеличено, а число лет для их изучения сокращено. Больше того, вводился 4-й год для практики в частных имениях, которая перед этим была исключена из программы в Маримонтском (потом Ново-Александрийском) институте земледелия.
«По прибытии в Горки,— пишет Стебут,— где уже находилась моя небольшая семья — отец и три сестры, из которых одна в мое отсутствие вышла замуж за преподавателя геодезии в Институте С. С. Коссовича{12}, я получил приглашение совета Института познакомить кончающих курс студентов с политической экономией, так как профессор политической экономии был болен. Я согласился, но ограничился разбором со студентами у себя на квартире учебника политической экономии Рошера. Это брало у меня все же не мало времени, которое и без того было теперь крайне дорого.
С. С. Коссович
В январе 1861 г. я открыл свой курс вступительной лекцией, напечатанной тогда же в “Земледельческой газете” [О науке сельского хозяйства и сельскохозяйственном образовании, “Земледельческая газета”, 1861 № 12]. Я должен был до весенних экзаменов прочитать студентам четвертого курса, оканчивающим еще по прежнему уставу (в числе их был покойный А. П. Людоговский), частное земледелие (полеводство и луговодство). На это мне было предоставлено 5 часов в неделю. Кроме того, на меня было возложено преподавание земледелия в Горыгорецком земледельческом училище — 6 часов в неделю. Кроме того, я считал необходимым устроить для моих слушателей семинар, который велся мною так: слушатель писал на избранную им с моего одобрения тему сочинение, которое предварительно по прочтении его в собрании товарищей его в моем присутствии прочитывалось двумя товарищами, делавшими на него письменные замечания. В назначенный день (некоторые собирались каждую пятницу у меня на дому) прочитывалось в семинаре сперва сочинение, а потом письменные замечания, и то и другое дебатировалось присутствующими. К этим семинарским работам принадлежала, например, статья А. П. Людоговского, напечатанная в Трудах Вольного экономического общества» {13}.
В Горыгорецком институте Стебут нашел в большом запустении коллекции сельскохозяйственного кабинета. Необходимо было пополнить и привести их в порядок. Министр Муравьев отпустил на это необходимые средства. По словам Стебута, министр выразился при этом, что «он для меня денег не жалеет, потому что знает, что употреблю их с пользой». «Мои занятия,— вспоминал Стебут,— требовали крайнего напряжения сил. Все утро я читал лекции или давал уроки в училище, после обеда и до поздней ночи сидел за обработкой лекций и другими письменными занятиями. Это еще более усилило мои невралгические страдания, начавшиеся в Иене».
А. А. Коссович. Сестра И. А. Стебута
А. П. Людоговский
Летом 1861 г. Стебут ездил в Киев на первый съезд естествоиспытателей, главным образом преподавателей естественных наук в различных гимназиях. Съезд собрался по инициативе К. Ф. Кесслера, в дальнейшем ректора Петербургского университета и председателя Петербургского общества естествоиспытателей. Он еще в 1856-г. представил проект устройства съездов естествоиспытателей (собственно, первый съезд естествоиспытателей и врачей состоялся в Петербурге в 1867 г.). «Я не был приготовлен к деятельному участию в съезде,— писал Стебут,— и ограничился сообщением программы вновь устраиваемого мною кабинета земледелия при Институте». По возвращении со съезда он совершил агрономическую поездку со студентами по Могилевской губернии.
В 1862
Я. А. Ильенков
В феврале 1863 г. Стебут поехал в Петербург для сдачи магистерского экзамена. «Никогда не забуду,— вспоминал он,— этого пребывания в Петербурге, полного самых лучших впечатлений. Я был радушно принят в товарищеском кружке профессоров физико-математического факультета Петербургского университета, благодаря К. Ф. Кесслеру, с которым я познакомился в Киеве в 1861 г. во время съезда естествоиспытателей, и П. А. Ильенкову {14}, с которым я познакомился во время его посещения Горыгорецкого института. Я посещал собрания этого товарищеского кружка у кого-либо из его членов, читавших рефераты по интересным для них вопросам. К этому времени относится и моя рецензия сочинениям М. А. Пузанова “О земледелии и скотоводстве в России”, которую я писал по поручению ученого комитета и за которую он избрал меня своим членом-корреспондентом. В этот же приезд в Петербург я участвовал в обсуждении в Ученом комитете экзаменационных правил, составленных советом Института (с моим участием) [...]
Наконец, в этот приезд я возобновил знакомство с Н. И. Железновым{15}, директором уже устраивавшейся Петровской академии. Он сказал мне, что, надеется, я не откажусь приехать в Петровское-Разумовское дать нужные указания об устройстве опытного поля Академии. Надобно сказать, что еще министр Муравьев, по мысли которого основалась Петровская академия, имел меня в виду для кафедры земледелия в ней. И мне давали понимать в министерстве, что рано или поздно я непременно буду в Петровской академии. Но Н. И. Железнов, которому было поручено приглашение профессоров в Академию, не желал меня и преимущественно как воспитанника Горыгорецкого института, против которого он был предубежден. Судьба насмеялась над ним — ему пришлось открыть Академию с 4 воспитанниками Горыгорецкого института: я, И. Н. Чернопятов, А. С. Есаков и Н. И. Барановский [...]
Я уже кончил свой экзамен на магистранта и собирался возвратиться в Горки — это было в апреле 1863 г.,— как вдруг в Министерстве было получено известие, что Горки горят, зажженные польскими мятежниками, к которым примкнули и студенты Института и ученики училища — поляки. Я поспешно выехал из Петербурга в большой тревоге за оставленных в Горках отца и сестер. Но семью и всех институтских я нашел невредимыми, пострадал лишь город {16} [...]
Но злой рок готовил мне новое испытание. Во всем западном крае были открыты следственные комиссии по расследованию мятежа. В эти комиссии местные губернаторы получили право приглашать по их усмотрению членов. Таким образом, в Горецкую следственную комиссию попал и я». Стебут просил освободить его от участия в работе комиссии, но губернатор не согласился, мотивируя тем, что следствие должно распространиться на многих работников Института, которых он может лучше знать, чем кто-либо другой.
«Комиссия на целых два месяца поглотила мои силы, которые требовали отдыха, и в особенности досталось нравственным силам,— вспоминал Стебут.— Я должен был с председателем комиссии отправиться в Бобруйск, где содержались арестованные участники мятежа в Горках, и в Могилевскую губернию.
Н. Я. Железнов
В течение двух суток я отобрал показания примерно у 150 человек. Кроме физического труда, понятно, это мне стоило больших нравственных мучений, особенно когда чиновник из Петербурга Половцев, желая покончить с делом поскорее, вздумал составить обвинительный акт против моих бывших сослуживцев, не имея на то никаких данных. Я отказался подписать это обвинительное заключение и остался при особом мнении, другие же члены комиссии все подписали. Я сказал, что лучше не заканчивать следствие никакими обвинительными выводами, для которых нет оснований, тем более, что закон запрещает следственным комиссиям делать какие бы то ни было выводы, это дело суда, а не следствия». В конце концов комиссия была закрыта и вновь открыта уже без участия Стебута. «Таким образом, я вышел из угнетавшего меня нравственно и физически состояния»,— писал Стебут. Военный суд не нашел ничего предосудительного в действиях лиц, которых во что бы то ни стало хотели обвинить. Они были сосланы административным порядком. К этим людям принадлежали и будущие работники Петровской академии — Жебенко, Гинцель и Венцковский. Их участь постоянно тревожила Стебута. Вскоре после открытия Петровской академии по его инициативе профессорский коллектив просил амнистировать осужденных товарищей и восстановить их на службе в Академии. Эта просьба была удовлетворена. С начала и до конца этих событий Стебут вел себя достойно и честно, как это ему было свойственно всю жизнь.