Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
Перед самым Великим Постом Юрий вздумал наведаться к сыну Глебу в Переяславль. Как раз перед этим Глеб отразил нападение половецкой «дикой» орды, и Юрию хотелось выехать в степь между Псёлом и Ворсклой, поохотиться там, заодно повидать сына и побеседовать с ним. Половцев могли наслать и рязанские князья, которые, хотя и ходили под рукой Ростислава Мстиславича, всё-таки оставались самостоятельными во многих делах и по старой привычке недолюбливали великих князей. А посему надо было вызнать, что на самом деле творится в рязанских лесах, и, коли придёт нужда, послать туда войско.
В Переяславле встречала свёкра молодая Глебова ясена, Анастасия
Он возвращался в Киев успокоенный и ободрённый. Ехал берегом Днепра. В воздухе уже чувствовалась весна. Снег стал ноздреватым и слёживался комками, хотя сугробы ещё были высоки. Пройдёт немало времени, прежде чем появятся первые проталины - по всем приметам, быть поздней весне.
Хоть и был Юрий в летах, а и ему весна волновала кровь. Он предвкушал, как воротится домой, как обнимет жену Ирину, как ночью придёт к ней в опочивальню… Но радостные мысли померкли, когда заметил напряжённое лицо Андрея. Старший сын ехал, опустив голову и словно забыв, где он.
– Что невесел, сыне?
– окликнул Юрий.
– Аль затосковал?
Андрей уже несколько лет был вдов - жена булгарка померла третьими родами, подарив ему сына. Тот был совсем младенцем, матери не помнил. А Андрей после этого и кинулся в битвы, очертя голову. Так и кидался до сих пор. Но, видимо, время любые раны лечит.
– Твоя правда, отец, - промолвил он.
– Что-то тягостно мне…
– Вот давно бы так!
– обрадовался Юрий.
– Что ж молчал так долго? У князя рязанского дочь подрастает. Мы её живо за тебя сговорим… Нечего сыну великого киевского князя и Мономахову внуку вдовцом столько лет ходить!
– Да не о бабах я!
– с досадой воскликнул Андрей.
– А о чём же тогда?
– Тягостно мне тут… в Вышгороде! Чужое всё, не моё!
– Как это - «не твоё»?
– Юрий даже покачнулся в седле. Тряхнул головой, указывая окрест, на заснеженные поля, на островки леса, на небольшую деревеньку, мимо которой как раз проезжал княжий поезд.
– Твоя то земля! Ты - старший! Тебе после меня всем владеть! Прочие князья не в счёт! Ростислав только с его выводком да Ольжичи… Святослава-то я приручил, но у него три сына и сыновцы… Старшему палец в рот не клади. Но я тебя научу, как с ними управляться. Мономахов корень всех переборет!
– Так-то оно так, отче, да только не лежит у меня душа к Киеву, - признался Андрей.
Юрий опешил:
– Как - не лежит? Ведь Киев - наша вотчина! Великое княжение!…
– А в княжении том - разор и запустение!
– Андрей вскинул руку, показывая. Неподалёку от деревеньки торчали в снегу остатки изоб - занесённые снегами сугробы на месте бывшей деревни. Та, если верить глазу, была раза в три больше жилой. Да и в жилой домишки были неказисты, кособоки и многие явно слеплены наспех. Такую деревушку, чай, и поганые обойдут стороной, побрезгуют. Жильё как вымерло - ни пёс не тявкнет, ни дверь не скрипнет. Только цепочки следов в сугробах и слабые дымки из-под стрех говорили о том, что под крытыми прелой соломой крышами теплится жизнь.
– Зри, отче, - продолжал Андрей.
– Вон та деревня была велика и обильна, а ныне лежит в прахе. А новая мала и скудна всем!… Разве с этих смердов возьмёшь богатой дани? А Городец Остерский
– Скудеет потому, что князья ею прежде правили нерадивые, - возразил Юрий.
– Изяслав города жёг, Всеволод с братьями народишко обирал безмерно, да и половцы приходили чуть не ежегодно. Но ныне всё переменится! Киев воспрянет ещё краше, чем был! Я новые города в Поросье повелю рубить, по тем городам вас, сыновей, посажу. Смердами сызнова земли заселю, как в Суздале.
– А в Суздале откуда столько смердов? Ты ими и сам Суздаль наполнил, и Кидекшу, и Переяславль-Залесский, и Юрьев, и Дмитров. Откуда столько смердов?
– вопросил Андрей и, не дождавшись ответа, сам сказал: - С Киевщины бегут людишки, поелику тут житья не стало! А смерд - это сила. Они бы и Городец Остерский заново заселили, и деревни новые срубили, и пашню взорали бы! Они и ныне свои дела вершат, только в Суздале, в Залесье…
– Так то Залесье, а то - Киев!
– упрямо возразил Юрий, начиная сердиться. Впервые старший сын говорил с ним таким тоном.
– Киев - мать городов русских! Я к нему столько годов стремился! Жизнь положил, чтоб самому сесть на золотой стол и вас, сыновей, подле посадить. А то бы зачах род мой, как род сыновца Всеволода Мстиславича, как род Святополка Туровского, как роды многих князей. Киев - вот к чему стремиться надо. Утвердись в Киеве - и отсюда зачни собирать землю Русскую и заново её украшать.
– Нет, отец, - покачал головой Андрей, - мне судьба иное велит. Отдай мне Суздальскую волость в вечное владение!
– Что-о?
– Долгорукому показалось, что он ослышался.
– Да ты что? Глушь залесскую на золотой стол меняешь? Я не для того в Киеве садился, чтобы мой старший сын, мой наследник в болота забивался! Ну скажи, чего в том краю такого?
– Там люди живут, - вздохнул Андрей.
– А тута им, значит, жизни нету?
– Видать, нету… Ты и сам столько трудов в ту землю вложил. Неужто не жаль тебе было её городов, сел и погостов?
– Ха!
– подбоченился Долгорукий.
– Да я все городки суздальские готов отдать за одну ту деревеньку, потому как деревенька та - под Киевом! А строил их потому, что хотел от ворогов оборониться - лезли на меня булгары и рязанцы, мордва и шальные новгородцы. А попервости и Ольжичи тревожили. От них оборонялся, ждал, силы копил… Дождался!
– зло сплюнул он.
– В Суздале есть князь - Святослав. Он и правит…
– Младенец он ещё, - стоял на своём Андрей.
– Не видит, какая земля ему досталась! Растеряет тобой нажитое…
– И пущай! Всё одно - окраина!
– А ты отдай её мне - и увидишь, как она через годы засияет!
– Краше Киева ей не стать!
– Почём ведаешь? Молода та земля, силы её немерены!
– запальчиво воскликнул Андрей.
Отец и сын разом осадили коней, вперяя друг в друга тяжёлые взгляды. Отроки и дружина, сопровождавшие их, ещё в начале ссоры поотстали, и теперь они стояли над высоким берегом Днепра один на один. Грузный Юрий широко и уверенно сидел на любимом соловом жеребце, Андрей подбоченился, расправляя плечи. И с болью Долгорукий вдруг понял - сын прав, как права всякая молодость. Ну пять годов, ну десять он ещё проживёт - и положат его в домовину. А Андрею жить дальше. Старое отмирает, новое возрастает на его костях. Но города - не люди, и княжества - не пыль на сапогах.