Иван Федоров

Муравьева Татьяна Владимировна

Дальше в песне рассказывалось, как рос и мужал Егорий Свет Храбрый, как учился управляться с конем и мечом. Но вот напал на Русскую землю царь Басурманище, пожег города и села, Божьи церкви на дым пустил, святые иконы коням под копыта побросал, а Егория Свет Храброго в полон взял и стал принуждать отречься от веры христианской. Но Егорий Свет Храбрый бесстрашно ответил:

Я умру за веру христианскую, Не поверю я в веру басурманскую!

Царь

Басурманище разгневался и приказал мучить Егория муками разноличными. Стали его топорами рубить — топоры поломались, стали пилой пилить — у пилы зубья затупились, привязали Егорию на шею тяжелый камень и бросили в воду — а он не тонет, против течения гоголем плывет. Стали Егория в кипящей смоле варить — а он не варится, поверх смолы стоит, поет стихи херувимские. Л тут еще огонь под котлом погас, выросла травка зеленая, расцвели цветики лазоревые.

Тогда велел царь Басурманище посадить Егория в яму глубиной в сорок сажен, закрыть досками дубовыми, забить гвоздями железными, засыпать песками рудо-желтыми. Сам царь песок притаптывает, приговаривает:

Не ходить Егорью по белу свету, Не видать солнца красного, месяца ясного, Не бывать на святой Руси, Не слыхать звона колокольного, Пенья церковного!..

Тут слушатели горестно охнули, а какая-то старуха в темном платке пробормотала:

— Ох, беда-то какая! Так оно и было при татарах-то!

Старый певец умолк, тихо перебирая струны, затем вскинул голову и снова запел:

Налетели тут ветры буйные, Развеяли пески рудо-желтые, Поломали гвозди железные, Разметали доски те дубовые. Сошла с небес Богородица, Вывела Егория на белый свет…

Пошел Егорий по Святой Руси, пришел в свой родной город — разоренный, выжженный и обезлюдевший. Уцелела во всем городе лишь одна церковь Божия, и в ней молилась Богу Егорьева старая матушка.

Испросил Егорий у нее благословение, добыл себе богатырского коня и меч и пошел войной на царя Басурманища.

Увидел его царь Басурманище, Выходил он из палаты белокаменной, Кричит он по-звериному, Визжит он по-змеиному; Хотел победить Егория Храброго. Святой Егорий не устрашился, На добром коне приуправился, Вынимает

меч-саблю вострую, Он ссёк его злодейскую голову.

Певец умолк. Прозвенел в воздухе последний торжествующий аккорд.

Мальчишка стащил с головы колпак и пошел с ним по кругу. В колпак посыпались мелкие монеты, какая-то баба положила кусок пирога. Ивашка пожалел, что ему нечего дать певцам.

В это время солнце скрылось за тучкой. Сразу потемнело, подул резкий ветер, и где-то вдалеке зарокотал гром.

Толпа стала быстро редеть. Обеспокоенно поглядывая на небо, люди заспешили по домам. Первые тяжелые капли дождя упали в сухую уличную пыль. Ивашкин приятель и ближайший сосед Никитка дернул его за рукав:

— Бежим скорее! Сейчас как хлынет!

И они побежали со всех ног. Вдруг Ивашка остановился:

— Погоди! А как же дед со своим мальчишкой? Ведь вымокнут.

Никитка поскреб в затылке:

— Ну, не знаю. Кто-нибудь пустит их к себе дождь переждать.

Но Ивашка уже бежал обратно.

Старый гусляр, скинув с плеч кафтан, заворачивал в него гусли. Мальчишка торопил гусляра:

— Скорее, дедушка! Ведь вымокнем!

— Вымокнем — не размокнем, — отвечал старик. — А если гусли дождем зальет — то беда!

Дождь хлынул как из ведра, молния с треском сверкнула через все небо, и тут же ударил гром.

— Эй! — окликнул калик перехожих Ивашка. — Идемте к нам домой!

— Вот спасибо! — обрадовался гусляр. — А отец с матерью браниться не будут?

— Не будут! — помотал головой Ивашка. — У меня батюшка — поп, ему положено странников привечать. И матушка добрая.

— Тогда идем!

Они быстро зашагали по улице.

Дождь зарядил до позднего вечера, и калики перехожие остались в Ивашкином доме ночевать.

После ужина матушка мыла в лохани посуду, а отец со старым гусляром, сидя друг против друга за столом, вели неспешный разговор.

Ивашке и дедову мальчишке матушка велела ложиться спать. Они забрались на полати, укрылись старым зипуном. Мальчишка тотчас уснул, а Ивашка перевернулся на живот, подпер голову руками и стал слушать, о чем говорят старшие.

— Ты, добрый человек, верно, давно с гуслями по свету странствуешь? — спросил отец.

— Давно, — ответил старик, — хоть и не сызмала. В молодых-то годах был я не гусляром, а ратным человеком — стрелял из пищали огненными ядрами. Пока не ранило меня в ногу, — он похлопал себя по негнущемуся колену, — не раз ходил с прежним нашим государем Иваном Васильевичем походами и на казанского хана, и против бунтовщиков-новгородцев. А еще, — тут старик многозначительно помолчал, — сподобил меня Господь постоять на Угре, когда Божьею милостию навсегда избавились мы от злой татарской неволи.