Иван Грозный. 1530–1584

Цветков Сергей

Великий князь несколько раз воевал с Литвой. Война шла с переменным успехом, однако Василий сумел взять и утвердить за собой Смоленск. Хуже обстояли дела на юге и востоке. Крымские татары, изменив давнему дружественному союзу, существовавшему между Крымом и Москвой со времен Ивана III, опустошили рязанские земли и появились под стенами Первопрестольной. Казань ускользнула из-под прежней власти Москвы. Московский ставленник хан Шигалей (Шейх-Али) был изгнан казанцами из города; на престоле утвердился хан Сафа-Гирей, брат крымского хана Сагиб-Гирея. Казань попала в сферу крымского влияния. Василий должен был смириться с этим, однако для устрашения и сдерживания Казани построил в казанской земле, в устье реки Суры, город Васильсурск и посадил в нем сильный гарнизон.

В

первую половину царствования, когда внимание Василия не отвлекали длительные войны и неуспехи, он любил украшать Москву новыми постройками. Воздвигнутые при нем церковь Николы Гостунского и Благовещенский собор поражали современников своими позолоченными куполами и богатым внутренним убранством; Успенский собор был расписан такой чудной живописью, что Василий и бояре, впервые войдя туда, сказали, что им кажется, «будто они на небесах». Он закончил строительство Архангельского собора и перенес туда гробы всех великих московских князей. Гостиный двор в Москве и некоторые крупные пограничные города были обведены по его повелению каменными стенами взамен деревянных.

* * *

Осенью 1533 года пятидесятишестилетний Василий, еще полный сил, отправился с женой и детьми в Троице-Сергиеву обитель праздновать день святого Сергия. Угостив братию и отослав семью в Москву, он поехал «тешиться» охотой под Волок Дамский. Ничто не предвещало несчастья. Однако по пути, в селе Озерецком, на левой ноге у него появилось «знамя болезненности» – багровая болячка с булавочную головку. Не обратив на нее внимания, Василий продолжил путь. Праздник Покрова Пресвятой Богородицы он отпраздновал в селе Покровском, где задержался на два дня. Болезнь начала беспокоить его, но он перемогался. На третий день, в воскресенье, государь посетил Волок и был на пиру у любимца, дворецкого Тверского и Волоцкого (то есть управляющего княжескими дворами в этих городах), дьяка Шигоны. Боль в ноге усилилась, лекарства мало помогали. В понедельник Василий был в бане, а за столом сидел с великой нуждою. Впрочем, охоту не отложил, хотя в ней уже было мало потехи. Так, переезжая из села в село, он добрался до Колпи, откуда послал гонца к своему брату Андрею в Старицу – звать на охоту. Желая скрыть от него свою болезнь, Василий через силу выехал в поле с собаками, но с третьей версты повернул назад – стало невмоготу; князь слег в постель и не вышел к столу.

Часть плана Москвы времен Василия III с его портретом

Из Москвы в Колпь приехали вызванные им придворные доктора – Николай Люев и Феофил. Они приложили к болячке пшеничную муку, смешанную с медом и печеным луком, отчего она зарделась и прорвалась гноем. Государя на носилках переправили ближе к Москве, в Волок, где продолжили лечение. Гною из нарыва выходило по полутазу и даже по тазу, затем у больного появилась тяжесть в груди – «и от того часу порушися ему ества (пропал аппетит. – С. Ц.) не нача ясти, – и уразуме князь великий болезнь свою смертную». Вероятно, у него началось заражение крови. В Москву были посланы дьяки Мансуров и Путятин за духовными грамотами государева отца и самого Василия, с наказом не сказывать никому о болезни государевой – ни Елене, ни братьям, ни митрополиту, ни боярам. Свою духовную грамоту Василий тайно сжег – видимо, она была написана еще до рождения Ивана или Юрия.

Накануне дня Варлаама Хутынского (6 ноября) великому князю сделалось еще хуже. Он позвал к себе боярина Михаила Юрьевича Захарьина, любимого старца Мисаила Сукина, духовника протопопа Алексея и сказал им:

– Я хочу постричься, – чтоб платье чернеческое было у вас готово: смотрите не положите меня в белом.

В то время пострижение перед смертью не было еще в обязательном обычае у московских государей, поэтому можно предположить, что Василием двигало не одно только благочестивое

желание предстать пред Всевышним в «ангельском чине», – быть может, он хотел этим искупить также свой давний грех перед Соломонией.

Затем государь открыл совет с прочими находившимися при нем боярами – князьями Дмитрием Бельским, Иваном Шуйским, Михаилом Глинским, Иваном Кубенским и дьяком Иваном Шигоной – о том, как ему ехать в Москву. Решили прежде всего побывать в Иосифовом Волоколамском монастыре, помолиться у Пречистой. Василия привезли туда в возке; двое прислужников всю дорогу переворачивали государя с боку на бок, так как сам Василий двигаться без посторонней помощи уже не мог. В монастыре у ворот встретили государя игумен с братией, державшие в руках образа и свечи. Василия под руки ввели в церковь. Его болезненный вид вызывал сострадание. Дьякон от слез не мог промолвить слова ектеньи о здравии государя; игумен, братия, бояре и все люди плакали. Когда началась обедня, Василий, не имея сил стоять, попросил вынести себя на церковную паперть и положить на одр – в таком положении он и слушал литургию.

Переночевав в монастыре, Василий поехал в Москву, с частыми остановками для отдыха. Он хотел въехать в столицу тайно, чтобы о его болезни не прознали иностранные послы, и потому подъехал к городу со стороны Воробьевых гор. Тут он простоял два дня, дожидаясь, пока наведут мост через Москву-реку. Лед стал еще не крепко, рабочие рубили его, вколачивали сваи и мостили на них доски. Из-за спешки едва не случилась беда. Когда на третий день государевы сани, впряженные в четверку лошадей, въехали на мост, доски под ними подломились; дети боярские, сопровождавшие государя, едва успели удержать сани и поспешно обрезали постромки. Василий посердился на городничих, смотревших за постройкой, но опалы не положил.

Он переправился через реку на пароме под Дорогомиловом и въехал в Москву через Боровицкие ворота. Его сразу понесли в постельные хоромы.

Первой его заботой было написание новой духовной. Отдохнув и причастившись, он призвал к себе митрополита, братьев Юрия и Андрея и бояр.

– Поручаю сына моего Ивана, – сказал Василий, – Богу и Пресвятой Богородице, и святым чудотворцам, и тебе, отцу своему, Даниилу, митрополиту всея Руси. Даю ему свое государство, которым меня благословил отец мой, великий князь Иван Васильевич всея Руси. И вы бы, мои братья, князь Юрий и князь Андрей, стояли крепко в своем слове, на чем крест целовали мы между собою – о земском строении и ратных делах. Против недругов сына моего и своих стойте дружно, чтоб рука православных христиан была высока над басурманами и латынами. Вы же, бояре и дети боярские, и княжата, ведаете сами, что наше государство ведется от великого князя Киевского Владимира. Мы вам – прирожденные государи, а вы нам – извечные бояре: стойте крепко, чтобы мой сын учинился на государстве государем и чтоб была на нашей земле правда.

Затем он подозвал к себе князя Михаила Глинского и сказал боярам:

– Поручаю вам князя Михаила Львовича Глинского. Человек он приезжий, а вы бы того не говорили, что он приезжий: держите его за здешнего уроженца, потому что он мне верный слуга. А ты, князь Михаил, – обратился он к Глинскому, – за моего сына Ивана и за жену мою Елену должен охотно пролить кровь свою и дать тело свое на раздробление.

Как видно, Василий был чрезвычайно озабочен будущностью своей семьи и постарался вручить ее судьбу в руки человека, кровно заинтересованного в соблюдении ее интересов.

Болезнь не позволила Василию говорить более – рана его воспалилась, из нее пошел сильный смрад – «нежид смертный». Обессиленный, он обратился к своему доктору, немцу Николаю Люеву:

– Брат Николай! Пришел ты ко мне из своей земли и видел мое великое жалованье к тебе. Можешь ли ты облегчить теперь болезнь мою?

Люев честно отвечал, что готов умереть за него, но ему не под силу «мертвого живым сотворить».

Василий перевел на бояр свой взгляд, напоенный смертной тоской:

– Слышите, что сказал брат Николай? Я уже не ваш. Нужно, братие, подумать, чтобы душа моя не погибла вовеки.