Иван Грозный. Книга 1. Москва в походе
Шрифт:
Вдруг вбежала стража, спустившаяся с «Длинного Германа», и крикнула:
– Наши рыцари идут!
Переговоры с Вестерманом были тут же прерваны. Радостно оживился замок. Вслед Вестерману раздались крики: «Изменник! Смерть тебе! Будь проклят!»
С холодной улыбкой он выслушал оскорбления.
Опять вернулся он в Ивангород. Генриетта крепко обняла отца.
– Теперь уж я тебя никуда не пущу! Если тебя убьют, что буду я делать?.. Матери у меня нет, ты один у меня остался.
Причитанья дочери больно было слушать Бертольду. Он сказал:
– Наш кровожадный фогт губит немцев. Бертольд
Рыцари вновь стали просить об отсрочке ответа, о чем Вестерман и доложил Куракину.
Воеводы и слышать не хотели об отсрочке. Они тотчас же приказали пушкарям и пищальникам усилить огонь по Нарве. Грохот и свист поднялись с еще более страшной силой. Пороховой дым застилал окрестности густыми сизыми облаками.
Гневное лицо Куракина стало страшным. Глаза свирепо блестели, серые брови сдвинулись, рука судорожно сжимала рукоять меча.
– Ступай, храбрый Бертольд, – сказал он охрипшим от ярости голосом, – уведомь в последний раз ливонских мухоморов, – мы не дадим им ни единой минуты роздыха; пуская не ждут, когда мы подомнем под себя их замок. Горе тогда будет твоим немцам! Скажи и посадским в замке, чтоб не надеялись на рыцарей... Между ними и нарвскими горожанами русская сила стоит... Никакие защитники к ним не подойдут на помощь, а то, что сторожа увидели с «Длинного Германа», объяви им: это наши московские воины... идут нам в подмогу.
Ни слезы, ни мольбы дочери не могли помешать Вестерману снова переправиться через реку и снова под огнем обоих противников пробраться к замку.
– Жаль немцев! – бормотал он про себя в страшном волненье.
Повторилось то же, что и в предыдущий раз. Рыцари упрямо твердили:
– Попроси воевод хоть немного дать нам отдыха – мы сейчас пришлем гонца. У нас будет совет.
Вестерман в третий раз благополучно вернулся в Ивангород. Воины принесли ему из монастыря меду, и вместе с ним воеводы выпили по чарке вина за его здоровье.
Бертольд, растроганный обращением с ним московских воевод, сказал:
– Лучшей наградой будет мне, если вы казните нашего безумного фогта, и война кончится, и немцы снова начнут заниматься мирною торговлею с Москвой. И я бы хотел сходить в замок и в четвертый раз, чтобы образумить рыцарство. Я не хочу гибели моих братьев, не хочу, чтобы понапрасну проливалась немецкая кровь! И что нам делить с русскими?
Воеводы развели руками от удивления.
– Твоя воля, добрый человек! – сказали они. – Неволить храбреца – грех, останавливать еще грешнее, но только не образумить тебе рыцарей. Наш меч их образумит. А ты нам пригодишься.
Генриетта стала уговаривать отца. Она безмолвно проводила его до лодки и, рискуя быть раненной, осталась на берегу ждать.
Осажденные устроили в «звездной палате» замка совет.
– У нас мало запасов, – раздалось в ответ на призыв Вестермана. – Немного ржаной муки, сала и масла да бочки три пива. А пороху так мало, что если хорошенько пострелять, через час-другой ничего не останется. Вдобавок в замке теснота от народа, множество бедных
Одетый в бархатное платье юркий брифмаршалок [61] с гусиным пером за ухом спросил:
– А кто же поручится, что мы останемся целы, если сдадимся? Русские не сдержат обещания и всех нас перебьют.
– Если же наша такая судьба, что поделаешь! – вздохнул предикант Зунен. – Помолимся Богу! Уж если гибнуть, то лучше погибнуть в поле, чем в замке.
Одна из женщин громко заплакала. Ее вывели. Рыцари погрузились в глубокое раздумье. Пустые залы замка глухо гудели от пушечной пальцы.
61
Чиновник по поручениям в орденском управлении.
Фогт, казалось, еще более постарел в эти страшные для Нарвы дни.
Сутулясь, перебирая трясущимися от бессильной злобы руками какие-то бумаги на столе, он тихо говорил:
– Забыл нас магистр!.. Забыл!
Кто-то из рыцарей усмехнулся с горечью:
– Зато царь московский нас не забывает.
С башни «Длинный Герман» прибежали в великом ужасе стрелки:
– Погибли! Несчастные! Одну разорвало, другая сбита с лафета!.. Теперь... теперь... всего шесть пушек!..
Лица стрелков были черны от порохового дыма, одежда изорвана в клочья, руки в крови. Их было четверо, этих усталых, изморенных людей, напуганных разрывом пушки. Один из них, обессилев, упал на скамью. Предикант Зунен, обратив свой взор вверх, к куполу замка, рыдающим голосом воскликнул:
– Умоляем тебя, Господи! Окажи нам новую милость! Мы теперь оплакиваем свое неразумие и страшимся твоей грозы! О, не посеки нас, но пожди еще мало, – может быть, наше сердце исправится и принесет тебе добрый плод!
Рыцари поднялись со своих мест с печально наклоненными головами и, держа обнаженные шпаги крестом рукояти на груди, в глубоком молчании слушали молитву предиканта.
Когда же он кончил, опять все уселись за стол.
Бледные, в полуизмятых, потускневших от огня латах, они растерянно переглядывались: что делать? Фогт сумрачно вертел в руках маленький кинжал. Рядом с ним предикант Зунен чертил гусиным пером крестики на обрывке пергамента. Бюргмейстер Герман Цу-дер-Мулен закрыл глаза, поглаживая свою остроконечную бородку.
В открытое окно долетали дикие вопли оставленных за стенами замка обывателей, рев пламени, разрыв огненных ядер, все нарастающий грохот ивангородских пушек.
Пропитанный порохом и гарью воздух ел глаза.
– Спасенья нет!.. – сказал упавшим голосом Зунен.
– Что ж делать? – тихо спросил фогт.
– Покориться!.. – обронил кто-то в углу слово.
– Никогда! – вдруг в бешенстве ударил кулаком по столу фогт.
В это время внизу затрубили горнисты.
Все встрепенулись. Кто-то радостно воскликнул: «Наши!» Побежали к выходу.