Иван Грозный. Книга 2. Море
Шрифт:
– Нет! – раздался голос одного пирата. – Я взял бы все три... Зачем другие оставлять в воде?!
– Истинно, друг. Так выпьем же за наше единомыслие!
Все корсары мигом вскочили со своих мест и дружно опустошили свои чарки, а Гусев сумел в это время опорожнить даже две, чем несказанно рассмешил своих приятелей датчан.
– Все побеждает любовь, выпьем за прекрасных русских девушек! – воскликнул в диком экстазе Клаус Тоде. Голубые глаза его горели восторгом.
Гусев удивленно покосился на него: «Чего ради ему наши девушки?! Не нуждаются они
Затем все вышли в сад. Красновато-ветвистая чаща слегка зеленеющих дерев и кустарников, озаренная теплым весенним солнцем, поразила хмельную толпу датчан. Около самого дома в кустарниках расположилась стайка свиристелей, нежно-розовато-серых хохлатых птичек. Хмельные, горластые мореходы притихли, с добродушными улыбками и пьяным любопытством принялись разглядывать птичек; особенно растрогали их крылышки одной птички: ярко-желтая краска с черными и белыми полосками.
– Видите, на суше тоже хорошо, коль вы так залюбовались моим садом и моими пичужками! – с гордостью произнес Гусев.
Керстен Роде рассмеялся, дружески хлопнул Гусева по плечу.
– Поплывем с нами в Данию. У моего отца есть и сад, и тоже птички... Ах, как они поют!.. И вино есть бургонское... – Немного подумав, он добавил: – Но мне нельзя ехать туда. Кроме птичек, там есть и палачи. Они вздыхают обо мне больше, чем мои родители.
Клаус Тоде где-то поодаль, на берегу Яузы, в кустарниках, заметил женщину.
– А ну-ка, пойдемте, полюбуемся на московскую красавицу. Она, вероятно, там рыбу ловит... Это – рыбачка. Посмотрите, как она стройна, какая грудь! Боже, дух захватывает!
Все пришли в восторг от предложения румяного гуляки. Осторожно, стараясь не выдать себя, стали прокрадываться, куда указал Тоде. Но, увы, к общему разочарованию, они, кроме женщины, увидели еще и мужчину. Однако могло ли это остановить хмельных мореходов?
– Кто этот счастливчик? – мечтательно закатив глаза к небу, воскликнул Тоде, всплеснул руками., и вдруг... о боги! Заслышав шум и голоса людей, мужчина сердито оглянулся. Керстен Роде расхохотался на всю рощу:
– Пушкарь Чохов. Смотрите. Это он!
Гусев рассмеялся. Пояснил, равнодушно прожевывая сушеную рыбу:
– Это их любимое местечко. Еще в прежние годы они сюда хаживали. Баба та – его любовь. Мордовка. Красавица! Нагляделся я на них тут... Грехи тяжки. Только я не завистлив. Спокоен. А ну-ка, пойдем в избу, изопьем государеву чашу...
– А я завистлив, гер Гус-сев! Посмотрим! – подхватил дьяка под руку Клаус Тоде. – И не спокоен... Да ведь это же настоящая Венера! Как вы можете...
Охима, увидев быстро приближающихся к ним мужчин, бросилась бежать. Андрей поднялся с земли, недовольно посмотрел на толпу датчан.
Гусев сказал:
– Хвалят тебя дацкие люди. Хороший пушкарь, говорят.
– Государь-батюшка принял меня в царских покоях... Одарил конем и сбруей. В Александрову слободу поеду.
– Э-эх, парень! А как же свою зазнобу оставишь?
– Печатную палату перевозят туда
– Бог не забывает вас... Плодитесь и размножайтесь!
– Государь в Слободе будет жить... В опричнину взял и меня, пушкарем. Лучший народ отобрал в опричнину государь.
Подошел Керстен Роде. Сказал по-своему Илье Гусеву:
– Зови его в избу. Полюбили мы его. Поднесем ему чарку.
– Слышишь, пушкарь, полюбили тебя дацкие люди. Зовут в избу, испить государеву чашу.
– Зовите и его подругу! – вступил в разговор Клаус Тоде. – Нам будет веселее!
– Нет, ей не подобает с мужчинами, – хмуро сказал Андрей.
В это время к Дацкой избе подошла, закутавшись в большую пеструю шаль, полная женщина. Она спряталась за углом, как бы испугавшись чего-то. Это была Катерина Шиллинг. Она не первый день ходит по пятам за Керстеном Роде, но поговорить ей так и не удается. Обида, причиненная Керстеном, была слишком велика, но разве ради возмездия она хочет поговорить о перстне? Не в этом дело! Она бы подарила ему еще и другой перстень, если бы он опять... О Боже, долой воспоминанья! Разговор этот нужен, чтобы испытать: питает ли он какие-либо к ней чувства или совсем забыл ее? Перстень она возьмет, но тотчас же заплачет и снова вернет ему. Возможно, это благоприятно подействует на датчанина.
«Боже, Боже, надоумь его выйти в сад. Сжалься надо мною!»
Вдруг позади кто-то окликнул ее.
Оглянулась – Штаден! Вот черт его принес не вовремя.
– Вы так озябли, фрау Катерин?
– При вашем появлении я и совсем замерзну. Зачем вы пришли? Кто вас сюда звал?
– Я не решился из скромности задать вам этот же вопрос. Я просто гуляю, любуясь московскою весной.
– Вы, кажется, любуетесь на все московское. Не слишком ли выдаете вы себя, герр?
– О, не беспокойтесь! Меня московский дюк в отборную дружину за верность взял. Я отныне опьришнык. Смешное слово.
– Повторите по-русски.
– Опьришнык!
Штаден громко расхохотался и, как показалось фрау Шиллинг, нарочито, преднамеренно громко.
И в самом деле вскоре, услыхав его хохот, к ним вышли дьяк Гусев и Керстен Роде. Они удивленно осмотрели Штадена и Шиллинг.
Генрих Штаден хотел вызвать ревность у Керстена Роде, зная о том, что было между атаманом и фрау Катерин, и вдруг увидел добродушную, спокойную усмешку на лице корсара.
Шиллинг, возмущенная равнодушием датчанина, быстро подошла к нему и строго сказала по-немецки:
– Покажите вашу левую руку.
Он, смеясь, протянул ей свою руку.
Она с ужасом отшатнулась, схватившись за голову:
– Где же тот перстень?
– В Лондоне.
– Зачем он там?
– Он украшает теперь не такую грубую руку, как моя. Моя рука недостойна такого украшения. О, этот пальчик! – блаженно закатив глаза к небу, воскликнул Керстен. – Наконец-то ваш перстень нашел свое настоящее место.
Лицо фрау Шиллинг позеленело.
– Разбойник! – взвизгнула она. – Что ты сделал? Я спасла тебе жизнь...