Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня
Шрифт:
– Не знаю... – с безразличным видом сказал ротмистр. И, став спиной к Курбскому, добавил: – Я думаю, вы мне позволите продолжать мой сон?!
Курбский, ничего не ответив, вернулся в ту комнату, где был раньше. Комната эта была названа им в давние времена «комнатой мести». Здесь он некогда предавался радужным мечтам о походе на Москву, о низложении с трона царя Ивана Васильевича, о возведении на престол князя Старицкого Владимира Андреевича, о возвращении своем в удельное Ярославское княжество и о многом другом.
А теперь смешно об этом думать. Владимир Андреевич
Горькая улыбка мелькнула на лице князя.
Когда-то он писал в своей заветной тетради. Вот она перед ним:
«...Чем затруднений больше, чем борьба сильнее, тем возвышеннее доблесть души».
«Борьба с затруднениями – неизбежный удел человека. Печатью терпенья отмечен гений великих людей. В затруднениях они видели не врага, а друга и помощника. Благо человека – в борьбе с препятствиями, стоящими на его пути».
«Страдания – тяжелый заступ, управляемый железной рукой. Он врезается в неподатливую почву, но, разрыхляя ее, дает обильнейшую жатву. Неудачи – столпы успеха».
Тяжело вздыхая, князь поднялся и убрал тетрадь в темном углу, в ящик.
Почти два десятка лет прошло с тех пор, как он бежал из России. Но чего же добился он за столь долгий срок?
Ничего!
Надежда была на короля Сигизмунда-Августа, много обещавшего и ничего не сделавшего. Вельможные паны оказались сильнее его. Страшно!
Другая надежда была на свержение с престола царя Ивана заговорщиками-боярами. Увы! Царь прежде того сам их переловил и казнил.
Третья надежда на то, что изнуренный войною, обнищавший народ поднимет бунт, но русский народ оказался во все время многолетних войн послушным государю.
Терпенье и страдания только состарили его, князя Курбского, сделали его маловерным, слабым, уже неспособным на дальнейшую борьбу... Да и к чему она теперь?! Царь Иван дочиста истребил всех друзей князя Старицкого, уничтожил и самого его, вместе со всей семьей, а Московская держава окрепла, стала грозой для соседей... И жена, и сын, и мать самого его, князя Курбского, погибли! Теперь душа не лежит и возвращаться в Москву хотя бы и победителем. Не лежит душа и воевать с Москвой в рядах Стефанова войска. Новый польский король Стефан Баторий не раз грозил ему, русскому князю, что его будут судить королевским судом за непослушание. Однажды уж было: за сопротивление воле короля и постановлению сейма Курбский подвергся штрафу. А теперь над ним висит угроза короля Стефана лишить его, Курбского, уряда и всего имущества по жалобе князя Чарторыйского, на замок которого было им совершено нападение.
И теперь... чего можно ждать от короля, если ему донесут о новом непослушании князя Курбского?!
Гайдуки!.. Посылая к нему в имение ротмистра для отбора гайдуков, король ясно показывает, что не признает его ни вотчинником, ни даже ленным владельцем ковельского имения, а только своим «державцею» – управляющим.
Холодный пот выступил на лбу князя.
Он поднялся, взял свечу, стал в нерешительности против двери, ведущей в соседнее помещение. Осторожно приоткрыл ее,
Ротмистр спал крепким сном, оглашая своим могучим храпом комнату.
Курбский, дрожа всем телом, взволнованный, не помнящий себя от охватившего предчувствия, подошел к ротмистру и с силой стал теребить его:
– Берите! Берите моих гайдуков! Раздевайте меня! Казните! Что хотите – делайте!
Ротмистр испуганно вскочил, схватился за пистоль.
Увидев князя, он изумленно расширил глаза:
– Опять вы?! Что вам надо?! Почему не спите?!
Курбский крикнул что было мочи:
– Берите моих гайдуков. Слышите?! Или я вас убью!
Ротмистр остолбенел. Лицо его перекосилось от негодования, он сжал рукоять пистолета.
– Вы с ума сошли?!
– Да, пан Ляшевский, я – безумец! Мне дальше некуда идти. Я пришел к концу... Я молю Бога о смерти... Я желал смерти царю Ивану, а теперь желаю себе!
– В таком случае война вам кстати, – холодно сказал ротмистр. – Вы мне не даете спать... Мы не любим плаксивых людей. Ваш царь-деспот испортил своих воевод, запугал их. Вы находитесь ныне в Польше, будьте бодры и веселы! Ради короля и Польско-Литовской державы вы обязаны пожертвовать всем... Не попусту вы присягали польской короне. А пятнадцать гайдуков – невелика жертва... Стоит ли из-за этого волноваться?! Спите!
– Спите! – тихо повторил каким-то упавшим голосом Курбский и, покачиваясь, разбитой походкой вернулся в соседнюю комнату.
Из нее он вышел в длинный коридор, освещая себе дорогу свечой. В одну из дверей он с силою постучал кулаком. Дверь отворилась, и князь вошел в небольшую, заваленную конскими седлами и сбруей комнату.
Из темноты вылез косматый, неопрятный бородач в наскоро наброшенном на плечи кафтане:
– Чего изволишь, князь?!
– Колымет... Иван... Постой!..
– Что с тобою, Андрей Михайлович?! На тебе лица нет. Аль беда какая стряслась?
– Опять война!.. Опять пойдем на Русь! – простонал Курбский. – Опять... К Пскову пойдем... Снова...
Князь не договорил, в изнеможении прислонился к косяку, схватившись за голову.
– Стар становлюсь... Немощен... Жизнь впустую прожил, ничего не добившись. Что имел – и то потерял... опозорил себя. Гласом вопиющего в пустыне остался. Никто меня не слышит. Но я не изменник! Нет, нет! Я люблю свою родину... Я хотел добра...
– Полно, князь! Нужно ли оправдываться?! Да и перед кем?! И поздно. Мы – верные слуги короля. Мы проливали русскую кровь. Так и надо. Неужели ты сокрушаешься о том?
– Да, проливали! Мы должны были проливать. За нами следят. Нам не верят. Прости, Господи! – Курбский перекрестился.
– Храбростью своею ты заслужил награды и почет... Гордись этим, князь! Чего же ты?!
– Молчи, Колымет! Не напоминай! Сними у меня со стены оружие, отнятое у русских. Не хочу его видеть!
Склонившись к уху Колымета, Курбский прошептал:
– Не хочу я на войну идти... Не могу! Избави Бог! Не в силах. Псков громить?! Нет... нет... Господи!
Колымет крепко сжал руку Курбского и горячо заговорил: