Иван Грозный. Кровавый поэт (с приложениями)
Шрифт:
Вообще-то бюрократия всех стран и народов знает и не такие казусы. Однако… Штаден ранее уверял, будто лично известен самому царю, зачислившему его в знать, что поддерживает самые теплые отношения с главой боярской думы и верхушкой опричнины. Мог ли человек с его криминально-авантюрно-экстремальным жизненным опытом, узнав, что его по канцелярским недоразумениям лишили поместий, не броситься за помощью к своим высокопоставленным покровителям и самому царю? Да не раздумывая! Однако Штаден отчего-то смиренно молчит и, не вы-неся обиды, тихонечко уезжает из России – причем куда-то подевались все его несметные сокровища, которые он якобы награбил на опричной службе…
Заседание
И обратите внимание на пикантнейший нюанс: Штаден якобы мог оказаться записан в некую книгу наравне с князьями и боярами. А это вовсе уж дурные фантазии. При тогдашнем развитии местничества безродного немецкого бродягу не записали бы рядом и с самыми низшими чинами…
Но Штаден до сих пор всплывает то там то сям как «ценный свидетель» и «опричник». Меж тем в списках опричников его отчего-то не имеется (читатель может ознакомиться со списком в Приложении).
Как нет в этом списке наших знакомых, ливонских авантюристов Таубе и Крузе – эти, сбежав за границу, тоже потом уверяли, будто служили в опричнине. Мало того: имели нахальство врать, будто Грозный сделал Таубе князем, а Крузе – боярином.
Это уже не лезет ни в какие ворота. Вообще-то в русской истории известны случаи, когда цари жаловали боярским чином своих подданных, – но речь всегда шла о старой русской знати. Да и случаи такие можно пересчитать по пальцам. Напомню, что всесильный в свое время временщик Адашев, о котором можно смело сказать, что он был вторым лицом в стране после царя, боярского чина так и не получил, оставаясь окольничим. Чтобы ввести в боярскую думу нужных людей, Грозный чаще всего не возвышал их до боярского чина, а приравнивал к боярам. Существовали специальные чины – думные дворяне и думные дьяки – позволявшие их обладателям участвовать в работе думы. Кстати, именно участвовать, а не заседать: сидеть имели право только бояре, а думные дворяне и думные дьяки должны были все время стоять… Одним словом, боярский чин был слишком почетным и значимым, чтобы походя одаривать им иноземных шестерок, пусть даже дворян, как Крузе.
И уж вовсе нереально было кому бы то ни было что при Грозном, что при его преемниках стать князем. Князем можно было только родиться. Других путей к этому титулу не существовало: были порядки, которые даже Грозный не решился бы поломать. Первое в отечественной истории пожалование княжеским титулом случилось только в 1707 г., когда Петр I одарил этим титулом Александра Данилыча Меншикова, – но это были уже совсем другие времена…
Однако все это вранье на Западе срабатывало сплошь и рядом: Таубе в конце концов получил в Германии баронский титул не в последнюю очередь оттого, что при любом удобном случае выставлял себя «русским князем»…
Но опричниками все трое, повторяю, не были никогда. Как бы на них ни ссылались в качестве «очевидцев и участников» иные простодушные авторы вроде того же Володихина, который недрогнувшей рукой выводит: «Немцы-опричники Крузе и Таубе, впоследствии изменившие…»
Да не были они опричниками! Всего-навсего исполнителями мелких поручений Грозного в Ливонии – с которыми не справились, а потому пустились в бега. Как не был опричником и Штаден – Альшица нужно читать…
Впрочем, Альшица-то как раз прыткий Володихин одолел. Однако повел себя предельно странно: принялся высокомерно объяснять, что-де работы Альшица имеют скорее «публицистическое», нежели научное значение…
К слову сказать, Таубе и Крузе, описывая поход опричников на Новгород, в котором якобы
Кроме трех вышепомянутых немецких фантазеров, еще многие иностранцы писали о России что их левой пятке удобно. Это и почитаемый некоторыми «видный английский историк Флетчер» – на самом деле обычный купчишка, чей антимосковский пасквиль был запрещен и в самой Англии как вздорный вымысел. И другой купец, Джером Горсей, которого сами англичане прозвали «Фальстафом» – по имени героя шекспировских комедий, записного враля. Часть «свидетельств» об имевших якобы место лютых опричных зверствах поступила от лиц, которые сами в России никогда не бывали, да к тому же были настроены против нее: например, незадачливый «ливонский король Магнус» или польский воевода Радзивилл. Наконец, немало этаких баек в оборот запустил и Курбский.
Иногда приходится полагаться не на «научный метод», а на обычную логику и здравый смысл. Вот, скажем, «Новое известие о России времени Ивана Грозного», принадлежащее перу Альберта Шлихтинга, о котором я уже мельком упоминал: еще одного ливонского военнопленного, прижившегося в Москве. В отличие от троицы земляков-фантазеров, он не заверял, будто был опричником и стал за то боярином или князем – честно признавался, что семь лет проработал помощником царского врача-итальянца (на самом деле, скорее всего, голландца Арнольда Лензея, потому что именно он служил врачом при дворе, а никаких медиков-итальянцев у Грозного не было вовсе).
Так вот, записки Шлихтинга – весьма причудливая смесь реальных фактов, о которых он знал (как-никак семь лет прожил на Москве), и откровенных «жутиков»…
История с двумя бывшими пленниками на пиру у Грозного как раз крайне похожа на правду, услышанную от кого-то осведомленного, быть может, от того же Лензея.
Два русских князя, Щербатый и Борятинский, во время войны попали в плен к полякам, а потом были обменены на двух польских знатных воевод. После их возвращения в Москву Грозный позвал обоих на обед, подарил каждому по куньей шапке и подбитому соболями парчовому кафтану, а потом стал расспрашивать о польских делах – в шестнадцатом веке военнопленные такого ранга не в земляной яме томились, а пользовались относительной свободой, так что могли узнать немало интересного. Борятинский, очевидно, желая примитивно польстить Грозному, стал плести откровенный вздор: якобы польский король и его воеводы так боятся Грозного, что стоит на сопредельной стороне объявиться русскому отряду с развернутым знаменем, как поляки, сколько бы их ни было, разбегаются в ужасе…
Грозный не мог не понимать, что это полная брехня. Но слушал с непроницаемым лицом. Наслушавшись вдоволь, покачал головой и сказал насмешливо:
– Жаль мне польского короля, что он такой трус…
Борятинский, ободренный успехом, приготовился врать дальше, но Грозный, схватив свой знаменитый посох, чувствительно отвозил им фантазера, приговаривая что-то вроде:
– Ой, не лги, ой, не лги царю!
Этой выволочкой «тиран», правда, и ограничился, даже не стал отбирать дареные наряды. К слову, второй князь на вопросы Грозного отвечал обстоятельно, серьезно и по делу, без патриотических баек, за что удостоился похвалы.
Вот это очень похоже на Грозного.
Зато можно сказать с уверенностью, что другая история Шлихтинга выдумана самым беззастенчивым образом.
«В зимнее время, как только какая-нибудь кучка людей соберется по обычаю на площадь для покупки необходимых предметов, тиран тотчас велит тайком выпустить в середину толпы диких медведей. Люди при виде медведей, от неожиданности и не подозревая ничего подобного, разбегаются, а медведи преследуют бегущих и, поймав людей, валят их и, растерзав, забивают насмерть». Это, мол, утеха для царя и царевичей, которые таким образом развлекаются.