Иван — холопский воевода

Тихомиров Олег Николаевич

А пока летел он рядом с Никитой. Свистел в ушах ветер, всхрапывали на скаку боевые кони. Иван заметил, как во вражеском войске, в том месте, куда они должны были ударить, начал распадаться ровный строй. «Втянуть хотят, — успел подумать, — а уж после накинутся отовсюду».

Не доскакав до крымчаков, Лютый почему-то резко взял влево. Размышлять было некогда. Вместе со всеми повернул и Болотников. Теперь всадники неслись вдоль края ордынского войска, и Никита, погоняя коня, что-то высматривал в татарских рядах. Наконец, узрев понятное одному ему, Лютый снова круто повернул. И дозорные, сделав крутой поворот,

с неудержимым напором врезались в линию татар. Казалось, еще немного усилий — и русские выберутся из дышащей смертью тесноты. Но взамен павшего крымчака словно из-под земли вырастал новый, и тогда Ивану представилось: нет, нескончаема эта дьявольская рубка, конец силе в руках, свету в глазах…

Где-то близко мелькал алый плащ: это ловко рубился Телятевский. Когда около князя упали сразу два ратника, Иван кинулся на помощь Телятевскому. И поспел вовремя.

— Добро, Ивашка! — прохрипел раненый князь.

* * *

В Котлы вернулось из всего дозорного отряда лишь восемь человек. Израненным, без сил, им помогли спешиться, дали воды. Телятевский тут же потребовал, чтобы позвали главного воеводу. Ратники растерянно переглянулись.

— Скажите князю Мстиславскому, не дойти мне самому, — пояснил Телятевский.

— На носилках донесем, князь, — предложили ратники.

— Делайте, что велено, — оборвал Телятевский. Он понимал, что сейчас может нарушить чинопочитание: настолько важной была доставленная весть.

Ратники ушли.

— Эй, Ивашка, — кивнул Телятевский Ивану, — сыми с меня плащ да постели. Прилягу я…

Так и разговаривал он с Мстиславским, лежа на посеченном в бою плаще. Первыми словами его были: не обессудь, князь, что не могу встать, раны болят.

Узнав, что Казы-Гирей уже дошел до Пахры, главный воевода решил тут же, не теряя времени, перебраться к Донскому монастырю, где стоял с обозом и пушками Борис Годунов.

* * *

Залечивать раны Андрей Андреевич Телятевский поехал в Москву. С собой взял нескольких своих людей, тех, кому крепко досталось в стычке. На прощание князь протянул Ивану серебряную монету:

— Возьми за храбрость. Рана твоя легкая, заживет скоро. Оставайся при войске. А в Москве тебе делать нечего.

Выстрел из пушки

На следующий день хан Казы-Гирей взял Котлы. Воеводы послали навстречу татарам конные дворянские сотни. Произошло несколько стычек с передовыми отрядами ордынцев, после чего русские отступили к «гуляй-городу».

Рана у Болотникова и впрямь оказалась неопасной. И хотя щит его весь был посечен саблями, лишь одна из них зацепила Ивану левое плечо.

Татарская конница то и дело появлялась возле «гуляй-города». Это не были крупные силы, и Годунов с Мстиславским тоже не выпускали против них большого войска. И русские и татары знали: битва будет впереди, а пока противники только изучали друг друга, прикидывали что да как.

Из-за раненого плеча Болотников в стычках не участвовал. Но помогал как мог пушкарям: подносил рогожные мешочки с пороховым зельем, раздувал угли — запаливать фитили.

Средь пушкарей, к которым пристроился Иван, старшим был Евстафий. Стрелял он реже других («неча зря зелье-то жечь»), да метко. Видя, как жадно присматривался Иван

ко всему, что делалось у пушек, старшой начал показывать, сколько пороху закладывать в ствол, а ядро, мол, вот так забивают. Потом спросил:

— Сам зарядить хочешь?.. Давай под моим приглядом.

Когда Иван закончил, Евстафий проверил, все ли ладно.

— Сноровист ты, Ивашка! — не удержался от похвалы.

Вместе с другими Болотников еще не раз заряжал пушки, наконец даже осмелился попросить:

— Дядька Евстафий, дай пальнуть раз.

— Ты, отрок, много-то на себя не бери, — глянул строго старшой. — Не для потехи палим.

* * *

К ночи Казы-Гирей отвел орду к Коломенскому, стал по обе стороны Москвы-реки.

— Мыслю я, — сказал воеводам Годунов, — завтра хан на большую битву пойдет. А то и в темноте напасть может. Ты, князь, — повернул он голову к Мстиславскому, — усиль ночную охрану, пусть в оба глядят. Нынче всякое может статься.

— Хан хитер, — поддержал его Мстиславский. — Небось для отвода глаз отошел. Ты, Борис Федорович, истинно говоришь. Стражей велю поболе выставить.

Тревожная наступила ночь. Не спалось Годунову. Ужель побьют татары войско? Худо Московскому государству станет. На севере шведы выжидают удобного случая. Лишь год с небольшим минул, как отвоевали у них Ям, Копорье, Иван-город. Но Нарва осталась за шведами, а стало быть, и выход к морю для русских закрыт. Да Речь Посполитая тут же воспользуется. Мир с ней — дело зыбкое. А престол российский в руках слабых…

В голове у князя Мстиславского мысли роились одна другой темнее. Перво-наперво: коли битва будет, не лишиться бы живота. Власть в войске перешла теперь к Годунову. Глядишь, пошлет в самое пекло, не откажешься. А ежели побьют Казы-Гирея, то не ему, не Мстиславскому, достанется слава и почести. Все Годунову в заслугу будет…

Иван Болотников прикорнул в ту ночь возле пушкарей. Виделись ему ратные сны. То в засаде сидит, кого-то поджидает, то в бою рубится. То скачет во всю мочь, настигает ордынца. Вот уж замахнулся саблей, да ордынец — ловкий, черт! — обернулся и в один миг вышиб саблю. А над головой Ивана сверкнул ятаган…

Проснулся Болотников в холодном поту. Все так же храпели пушкари возле огневых нарядов, да покрикивала стража, да сверкали, перемигивались звезды.

Иван зевнул, смежил веки. И на сей раз явился ему беспокойный сон. Будто бьет он по басурманам из пушки. И все мимо. А поганые совсем уж близко. Последнее ядро осталось у Ивана. Неужто, думает, и это зазря пущу? Глядь, а среди татар сам хан Казы-Гирей. Прямо на него навел пушку Иван. Выстрелил, а с ханом хоть бы что. Указал Казы-Гирей на Ивана перстом и повелел: «Взять!» Целая орава метнулась к Ивану… Дернул он головой — сон отлетел.

Поднялся Болотников, подошел к пушке, погладил ее крутые бока. «А впрямь, попадись Казы-Гирей на глаз, вот бы вдарить…» И представил на миг, что приближается орда, а впереди — хан.

Вынув огниво, Иван зажег трут, поднес к запальнику. Он знал, что пушка не заряжена, слышал, как Евстафий говорил вечером: «Кабы дождя не было. Заряжать не будем — зелье подмокнет». Да невдомек было Ивану что потом уже, когда все улеглись спать, Евстафий, опасаясь все же внезапного нападения, заложил заряды и забил ядра в пушки.