Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

Язвицкий Валерий Иоильевич

— Мыслю, вести сии о распрях ордынских…

Разговор перешел на слухи о смутах и развале в Большой Орде, причем дьяк заметил:

— О сем токмо слухи, прямых вестей нет даже от Данияра-царевича.

Окончив трапезу и вставая из-за стола, Иван Васильевич проговорил задумчиво:

— Может, шибанские и ногайские татары более об Орде ведают?

— Яз мыслю, государь-батюшка, — быстро сказал Иван Иванович, — хан Ивак ведает о чем-то…

— Верно, — подтвердил Курицын, — может, к безрядице-то ордынской и хан Ивак руку приложил и ныне помощи у тобя, государь ищет.

— Пошто гадать нам о сем, — усмехнувшись, прервал

государь дьяка. — Сей часец вестник ханский сам все подробно расскажет. Идем в переднюю, а ты, Данилушка, приведи с нашей стражей вестника ногайского…

Ногаец, войдя в переднюю, распростерся ниц на ковре перед престолами государей, оперся на подбородок и воскликнул:

— Живите сто лет, государи — царь Руси Иван и великий кназ Иван!

— Встань, — приказал Иван Васильевич, — и повестуй.

Вестник вскочил, приложив руку ко лбу, к сердцу, поклонился и стал говорить:

— Повестует хан Ивак-Ибрагим, сын Шейбани-хана, младшего брата Батыя, из великого рода Чингиза: «Да живи сто лет, царь Руси Иван! Из всех ханов и мурз, которые кочуют в Джаицких степях [100] от Каменного пояса до берегов Хвалынского моря, яз един наследник Сарая, юрта Батыева, шлю тобе селям, яко брат брату. Сведав о победе твоей над Ахматом и бегстве твоего и моего ворога, яз с казаками своими, шибанскими и ногайскими, погнался за ним по Дикому Полю, настиг в степях приазовских, возле устья Малого Донца. Здесь Ахмат уланов своих распустил и на зимовку становиться стал. Яз же ночью подкрался, окружил с казаками царскую Белу вежу, а на рассвете ворвался к Ахмату и своими руками заколол насмерть его спящего. Всех жен его и дочерей захватил, всю казну, животину и полон великий с собой повел: девок и женок молодых, мужиков и парубков. Помню яз о дружбе отца моего с Русью и шлю тобе радостную весть — злодей твой в могиле».

100

Джаицкие степи — Уральские степи. В древней Руси река Урал называлась Джаиком, потом Яиком. После восстания яицких казаков во главе с Пугачевым Яик по указу Екатерины II переименовали в 1775 году в Урал.

Татарин замолчал, а Иван Васильевич, переглянувшись с дьяком Курицыным, спросил:

— А как ныне в Большой Орде?

— Сыны Ахмата и братья его, — ответил вестник, — за Сарай и Цистрахан [101] спорят…

— Добре, — остановил его государь, — дворецкий мой отведет тобя и конников твоих на постой при посольском дворе и даст вам полное угостье. Брату же моему, хану Иваку, да живет он сто лет, грамоту пошлю и подарки. И тобя пожалую. Вборзе призову, а топерь иди…

101

Цистрахан— г. Астрахань.

Вестник снова пал ниц, затем встал и, почтительно пятясь до дверей, вышел, сопровождаемый дворецким и стражей.

— Неспроста, государь, сие вежество и ласки татарские, — сказал Курицын.

— Ведомо, — подтвердил Иван Васильевич. — Вишь, род-то свой вспоминает от Чингиз-хана. Един, мол, наследник на Батыев стол. Орду воскресить хочет. Нам сего не надобно. Стены у Ахмата

остались, пусть их делят Орду надвое. Помочь им в сем придется. Потом и хан Ивак, даст Бог, с ними заратится. Пусть…

— Значит, всем троим добра желать, — весело воскликнул Иван Иванович, — а перережут они друг друга сами? Пусть все якобы без нас под горку катится…

— Угадал ты, Иване, — усмехнувшись, молвил Иван Васильевич, — мы еще о сем подумаем, а ты пока, Федор Василич, приготовь грамоту Менглы-Гирею с уведомлением о победе нашей и о гибели Ахмата. Хитро все составь, дабы алчность была у Менглы-Гирея к захвату разбитой, но все еще богатой Орды…

Вскоре вьюги да метели под февраль полетели, но ненадолго. Как-никак, все же февраль-бокогрей — последний месяц зимы. В начале двадцатых чисел этого месяца война с Ливонией была уже в полном разгаре. Иван Иванович ожидал в своей трапезной прихода отца, жившего пока еще у него в хоромах в ожидании возвращения Софьи Фоминичны из Белоозера. Нужно было думу думать о немцах.

Молодой князь на этот раз был необычно печален, и порой губы его кривились болезненной улыбкой.

Данила Константинович, следя, как слуги накрывают на стол для трапезы, изредка взглядывал на молодого великого князя, еле заметно покачивал головой и слегка вздыхал.

— Вот-вот государь-то батюшка уйдет от нас в свои хоромы, — не сдержавшись, сказал дворецкий.

— А что, уж вести какие есть? — быстро спросил Иван Иванович.

— Да по времени так выходит, — ответил дворецкий, — еще третьеводни сказывал мне дьяк Курицын, что утре гонец должен быть из Белоозера…

В дверь постучали, и вошел дьяк Курицын. Перекрестясь на образа, он поклонился.

— Будь здрав, государь, — сказал он, — по приказу батюшки твоего…

— Гонец пригнал? — перебил Иван Иванович дьяка, протягивая ему руку.

Курицын, сев на указанное ему место, внимательно посмотрел в лицо молодого государя и все понял. В груди его дрогнуло — он любил этого доверчивого и чистого сердцем юношу, уже понимающего, замыслы мачехи…

— Гонца от государыни со дня на день ждем, — тихо произнес он, — а за ним, чаю, и сама она будет. Две сотни конников к ней давно посланы…

— У ней там стражи есть поболее того, — перебил Иван Иванович, — пошто ей еще две сотни-то? Да слуги всякие, да греки и фрязины…

— Вся казна государева с ней там, — разъяснил Курицын.

На этом речь оборвалась. Посмотрев друг на друга, княжич и дьяк поняли, о чем обоим им говорить по душе хочется совсем тайно.

— Заеду к тобе, Федор Василич, на краткое время перед обедом. С прогулки…

— Душевно рад буду, государь, — горячо промолвил Курицын.

— Хочу вот тобя спросить: а как у попов новгородских после отъятия у них земель монастырских? — помолчав, спросил Иван Иванович. — Нового-то есть что?

— Думаю много зла от сего стяжания поповского будет, — начал Курицын, — вижу…

Широко распахнув дверь, вошел Иван Васильевич. Все поднялись ему навстречу. Государя сопровождал его воевода московский князь Иван Юрьевич Патрикеев. Государь был весел, видимо, чем-то весьма доволен.

«Ишь как приезду-то мачехи радуется!» — с горькой досадой подумал Иван Иванович, но отец перебил его мысли, громко воскликнул:

— Ну и добрые же вести нам из Новагорода!

Он поцеловал сына и, размашисто перекрестясь, сел за стол завтракать.