Иван Иванович - бывалый сапер
Шрифт:
Впереди заплясали венчики огня. Желтоватые, с фиолетовым отливом.
«Та-та-та!» — сердито стучал пулемет. Я сразу узнал: «максим»! И так обрадовался, словно лучшего друга встретил. Ах какой же у тебя замечательный, какой приятный голос, Максим Максимыч!
Ноги не держали, разъезжались на скользкой раскисшей земле. Я поскользнулся и тяжело шмякнулся на кочку.
Где-то совсем рядом просвистели пули. Фить! Фить! Фить!
Но я встал на колени, затем на ноги и, опираясь на автомат как на палку, сделал несколько
Не могу я погибнуть после того, что было со мной. Разве напрасно ходил в атаки, когда каждую минуту можно было и десять и сто раз умереть? Разве зря мерз в окопах, изнемогал от зноя, мок под дождями?.. Не могут меня убить после того, как уцелел я в июне сорок первого под Львовом, не сложил голову в Житомире, остался жив в боях за Киев… Я обязан, обязан дойти до Берлина! И дойду во что бы то ни стало!
Окровавленный, в грязи с головы до ног, лишь на рассвете доковылял я до нашего боевого охранения.
Слышу негромкий строгий голос: «Стой, кто идет?» Угрожающе лязгнул затвор винтовки.
«Ну, Ваня, с благополучным тебя прибытием! — подумал. — Добрался домой!»
А губы не слушаются. Прыгают. Совладал я с ними и отозвался:
— Свой я, братцы! Свой! Если б вы только знали, какой я свой!
ЛИНИЯ СВЯЗИ
Несколько недель провалялся я на госпитальной койке в связи с тяжелым ранением.
Заштопали, починили меня врачи, и потом попал я для дальнейшего, как говорят в армии, прохождения службы в роту связи. Конечно, очень хотелось в свой полк вернуться, да где искать его будешь в сутолоке войны? «Не все ли равно, — утешал я себя, — где служить, где бить фашистов?»
Раньше, бывало, не раз приходилось видеть, как связисты линию тянут, но не задумывался, легко это или трудно. А вот как самому довелось тяжеленную катушку с кабелем таскать, еще раз убедился, что нет на войне легкой службы. Никому тут не дом отдыха и не санаторий…
Помню, вернулся я с линии и присел погреться у печки, как снова подняли:
— Иванченко! Нет связи. Иди поищи обрыв.
Ничего не поделаешь, хочешь не хочешь, надо идти.
Отставляю в сторону недопитую кружку кипятку, снимаю с гвоздя полушубок. За месяц он из белого стал грязно-серым. Правая пола пожелтела, сморщилась, словно печеное яблоко. Уснул я однажды у костра, вот и получилась неприятность… За ту полу здорово мне от взводного влетело.
Туго затягиваю брезентовый солдатский ремень, поплотнее надвигаю ушанку на голову и выхожу из блиндажа.
Конец февраля, вроде бы и зима на исходе, а ей, несмотря на календарь, захотелось силу свою показать. На прощанье, что ли. Закрутили, засвистели метели.
С шелестом вихрилась сухая поземка, белыми космами переметала дорогу. Еще вчера вечером лошади проволокли здесь «утюг» — огромный, окованный железом угольник. Несколько пожилых солдат, по всему видать из строительного батальона, вслед за «утюгом» старательно подчищали дорогу. А сегодня вон как намело.
По колено в снегу тащусь вдоль кабеля. Ветер швыряет в лицо охапки колючего снега, сечет глаза. Снег набивается за ворот, в рукава…
Морозище такой, что прихватывает ноздри. Поворачиваюсь спиной к ветру. Пусть хоть немного отдохнет обожженное снегом лицо.
Кажется, что на этом необъятном поле никого нет на десятки километров. А когда еще луна прячется за тучу, чувствую себя совершенно одиноким.
Впрочем, довольно стоять. Иду, низко наклонив голову. Где же он, тот проклятый обрыв? Как разыскать его в темноте?
В конце концов нахожу. В рукавицах работать несподручно. Сбрасываю их, начинаю торопливо сращивать провод.
Пальцы липнут к оголенному металлу, деревенеют от стужи… Когда терпеть становится невмоготу, оттираю негнущиеся руки снегом и снова за дело…
В густых клубах морозного воздуха, грохая сапогами, вваливаюсь в блиндаж. Приятно пофыркивает чайник. Раскалилась, стала темно-вишневой железная печка.
Я устал, промерз, заиндевел как Дед Мороз. Непослушными пальцами с трудом стягиваю шапку-ушанку, а затем и шерстяной подшлемник. На нем множество сосулек. Протягиваю к огню красные потрескавшиеся руки.
Сижу, отогреваясь, блаженствуя, несколько минут. Хорошо, очень хорошо! А выпив кружку горячего чаю с куском рафинада, совсем забываю о ночных невзгодах.
Младший сержант Аникин не спеша перебирает лады своей гармошки и тихонько поет:
На войне, совсем как дома, Снег под звездами блестит. Только тут раскаты грома. Только тут никто не спит. Спате нельзя, теперь не лею, Можно насмерть задремать, — Далеко от фронта где-то Понапрасну будут ждать…Неожиданно песня обрывается. Аникина вызывают на узел связи.
Я натягиваю на голову полушубок и, свернувшись калачиком, почти мгновенно засыпаю.
Но не успел, кажется, глаза закрыть, а уже тормошат, будят. Нет связи! Ищи обрыв, связист! И давай по-военному: одна нога здесь, другая там.
…Незаметно наступила весна. Почернел, растаял снег. Бездорожье. Распутица. Грязь наматывается на колеса повозок и машин, прилипает к сапогам. Катушка с кабелем, и без того увесистая, вроде бы вдвое потяжелела.