Иван Иванович
Шрифт:
– Найдем…
Трактор скатился с насыпи шоссе и, подпрыгнув, въехал в глубокую колею грунтовой дороги.
– Долго нам еще ехать?
– До темна успеем.
Солнце только клонилось к западу. По лугам и заброшенным полям ползли тени облаков, а из-за зубастой полосы леса медленно выбиралась огромная иссиня-чёрная туча.
– Опять дождь будет, – вздохнула баба Маша и, помолчав, неожиданно для себя принялась рассказывать историю о липе, посаженной братом Фёдором перед уходом на фронт. Рык дизеля глушил ее слова; она почти кричала,
Гроза началась, когда они въехали в лес. Совсем близко сверкнула молния, оглушительно рявкнул гром, грянули по крыше жёсткие струи ливня. За считанные секунды трактор погрузился в густую тьму и будто бы даже увяз в ней.
И баба Маша кричала, надрывая уже севший голос:
– Места у нас глухие, особенные! И лес этот не простой. Даже по дороге чужой человек может не пройти! Заплутает! Тут у нас недавно сбежавшие бандиты без следа сгинули!..
Трактор размеренно покачивался и будто плыл вне времени, вне пространства, переходя из одного мира в другой.
По сторонам двигались едва угадываемые чёрные фигуры: то ли кажущиеся живыми кусты и деревья, то ли замороженные волшебством лесные чудовища. Свет фар и вспышки молний выхватывали из иссечённой струями мглы тянущиеся к машине уродливые сучья-лапы и клонящиеся к ней стволы-туловища.
Наташка вдруг вспомнила, что вот так же – погружаясь в шевелящуюся тьму под грохот электрических разрядов – работала машина времени в каком-то старом фантастическом фильме, который она видела однажды по телевизору. Ей стало жутко.
Очередная вспышка молнии на миг высветила размытую дорогу. Наташка взвизгнула: ей показалось, что на обочине, прислонившись к призрачно-белой берёзе, стоит огромное, фигурой похожее на человека чудище и размеренно, словно машина, машет рукой трактору.
Вцепившаяся в руль баба Маша быстро глянула на девчонку, крикнула, широко разевая неровный беззубый рот:
– Ты не бойся! Это Иван Иванович с нами здоровается! – Её морщинистое лицо, подсвеченное снизу тусклым светом приборной доски, казалось уродливым и мёртвым, словно резиновая маска.
Наташка зажмурилась, запищала и тихо поползла вниз, на холодное дно кабины.
Остальное было как во сне: непонятная суматоха, шум, темнота, чьи-то руки, ласковые голоса:
– Экая красавица… Конфету-то ты ей сразу дала?
– Да.
– Когда подействовала?
– Недавно, должно быть.
– Голову, голову ей придержи… Пей, милая, пей…
Что-то сладкое и пахучее лилось в горло, текло на подбородок.
– Ты глотай, милая… А теперь вставай… И пошли, пошли… Держись за меня… И-и, раз ножкой… И-и, два другой…
Ее поддерживали с двух сторон, ей помогали шагать. Она была как пьяная – мысли путались, ноги заплетались, перед глазами всё плыло, качалось, дрожало – и это было очень смешно.
– Улыбается, красавица… Вот и правильно. Посмейся,
Её привели в тёплое и светлое место. Раздели. Заставили сесть.
– Ручку, ручку подними… Теперь ножку давай сюда… Вот, хорошо. Вот, умница…
На неё лили горячую воду, её окунали, оттирали, намыливали. Потом её завернули в нечто большое и мягкое, сунули в рот что-то вкусное и рассыпчатое.
Ей хотелось спать.
Но чужие руки неустанно тормошили её, а добрые голоса всё что-то от неё требовали:
– Жуй… Одевайся… Пей… Встань… Ляг…
Потом она долго куда-то падала и слушала, слушала, слушала дурманящий ласковый голос:
– Невеста… Ну чистая невеста…
К утру буря стихла.
Накинув на плечи мужнину фуфайку, баба Маша вышла посмотреть на липу. Несколько раз обошла она колодец и поваленное дерево, а потом заметила в траве у корней два слабеньких ростка с листьями-сердечками. И на душе разом потеплело.
– Вот как славно-то! Теперь уж Иван Иванович о вас позаботиться, не даст пропасть…
Натужно проскрипели ворота соседского двора – Любаша выпускала кур. Баба Маша направилась к ней, крикнула издалека, едва миновав ржавый остов комбайна:
– Не пора ли?
– Пора! – откликнулась соседка.
Утро выдалось чистое и звонкое – словно фужерное стекло. Солнце ещё только собиралось показать из-за деревьев выгнутый бордовый край, и по светящемуся небу будто слабый марганцовый раствор растёкся, обильно напитав рыхлую вату облаков. За околицей щедро считала чьи-то годы жизни кукушка, в огороде трещали налетевшие из леса сороки, а на дворе бабы Маши надрывно и неумело пробовал голос молодой петушок…
Они встретились у дровяного сарая: баба Люба вела Наташку под руку.
– Как она? – тихо спросила баба Маша.
– Хорошо…
Одетая в долгую белую рубаху Наташа едва переставляла ноги. Глаза с огромными зрачками словно мутной пленкой были затянуты.
Баба Маша взяла девушку под локоть, прижала к себе.
– Пойдём, что ли? – неуверенно зачем-то спросила баба Люба.
– Пойдём…
Медленно шли они по росистой траве через тихую деревню: мимо кривенькой избы Васьки Лихачева, мимо завалившихся хорм Петра Петровича Варломеева, мимо крепкого еще дома Федота Солдатенкова, мимо заросшего крапивой участка, где когда-то было хозяйство братьев Нефёдовых.
Шли к стоящей на пригорке сосне.
– А я тесто для оладий поставила, – тихо сказала баба Маша, крепко держа расслабленную руку девушки. – В аккурат к обеду напеку.
– А я пирогов с грибами на ужин думаю сделать.
– И молочко парное будет, и сметана.
– Варенья два дня назад наварила.
– Будет, что на стол поставить.
– Найдём…
Они взобрались на пригорок и остановились, осматриваясь. Близкий лес дышал туманом, зябко вздрагивал, сбрасывая с отяжелевших крон остатки ночного дождя и утреннюю росу.