Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Шрифт:
Лапоточки пришлось выкинуть — износились.
— Храмов-то, храмов! Ровно Иерусалим-град! — восклицал Василий. — Красоты невиданной, главами в небо упираются.
— Позлащенные главы-то! — восхищенно тянул Игнашка. — Ишь, богатеи.
— Из камня строены. А хоромы-то, хоромы! Бояре, знать, живут.
— Глянь: крепость. Городище. Экие башни. Одна, другая, третья, четвертая, — считал Василий и сбился.
Много было башен: иные круглые, иные квадратные, иные многоугольные. Глядели грозно, щурились бойницами.
Через Спасские городищенские ворота, поминутно
— Вы чьи? — остановил их тиун [27] , по виду из боярских слуг.
— Слободские мы, — помявшись, отвечал Васька. — Впервой в град зашли, подивиться да Богу помолиться.
— Подивиться есть на что, да и помолиться есть где. Церквей божиих у нас не считано. Ступайте в Успенский собор, он у нас навроде главного.
27
Тиун — княжеский или боярский слуга, управлявший феодальным хозяйством в Древней Руси и русских княжествах в XI-XVII вв.
— А где бы, человек хороший, нам головы преклонить? — осмелел Васька.
— А вот там, близ собора, земские избы да схожая изба, — словоохотливо объяснял тиун. — Там странников принимают. За копейку щей дадут да спать уложат. Копейки-то у вас найдутся?
— Алтын на двоих, — гордо отвечал Игнашка.
Гордость была нарочитой: они почитали себя богатеями — три алтына с гривенником было запрятано у них в сермяге. Герасим наказывал деньги беречь. На копейку-де в миру можно целый день прохарчиться.
«Мало того: еще полушку сбережете, коли бережливы будете».
Реки опоясывали Великий Устюг. Первая — Сухона, вторая — Двина, третья — Юг. Среди вод и стоял город, и обороняли они его надежней крепостных стен городища. Татарове подступились было, да оробели: реки быстры да глубоки, вброд не перейдешь. Вспять пошли.
Побродили наши странники, поглядели на красоты каменные да рубленые — этих было довольно. Помолились пред соборным иконостасом. Да решили податься не в схожую избу, а в один из монастырей Христа ради, как паломники. Выведали, что путников охотней всего принимают в Михайло-Архангельском монастыре и вскоре очутились перед гостеприимно распахнутыми монастырскими воротами с надвратной церковью во имя архистратига Михаила.
— Сбережем денежки наши, — решил Василий. — За ученье, небось, платить придется.
Приняли их в монастыре, даже расспрашивать не стали, откуда да куда. Отец игумен, сухой приземистый старик, показал им место для спанья, потом повел в трапезную и там приказал накормить странничков, чем Бог послал. А послал он им щец да каши полбяной.
— Ты смотри, — шепотом наказывал Василий товарищу, — крестись щепотью.
— Окстись, — ухмыльнулся Игнашка, — они тут все двоеперстники. Рази ты не углядел?
Сильна была старая вера с ее обрядами. И здесь — кто во что горазд — осеняли себя то щепотью, то двуперстием, а о греческих моленьях и слыхом не слыхали,
На следующий день наведались друзья в Гостиный двор, побродили по торговым рядам. Высматривали, не попадется ли работный человек с медным товаром.
Нашелся-таки! Крестики и кресты, иконки малые вроде тех, что они отливали. Только по-иному сделаны: — металл не литой, а выколоченный, вроде как из бронзового листа. Прилипли они к мастеровому, глаз не сводят. Он на вид суровый, борода черная чуть ли не до пояса, подвязанная, глаз вострый, сверлящий.
— Вы пошто тут крутитесь? — наконец заговорил он. — Покупить желаете али что?
— Мы, дядя, хотим выучиться у тебя художеству этому.
— Выучиться? — ухмыльнулся мужик в бороду. — Талан иметь надоть, руки непростые.
— А мы умеем. — Васька протянул ему бересту с рисунками.
Развернул мужик свитки, поглядел. Долго глядел, где нарисовано, а где выжжено. Хмыкал, бороду оглаживал. И наконец произнес:
— Что ж, робята вы рукастые и к художеству пригодные. Беру вас в выученики.
— У нас, дядя, гривенник есть, — похвастал Васька.
— Капитал, значит. Ну что ж и капитал сгодится. На харч. Пошли за мной.
Изба у мужика ладная, о двух этажах. Внизу мастерская, вверху хозяин с хозяйкой да с детишками. Двое подмастерьев в деле. Живут и харчатся по своим избам. Стало быть, приходящие.
Место для спанья определил хозяин новым своим выученикам во дворе. Там у него нечто вроде хозяйственной избенки стояло, а рядом овин, конюшня о двух лошадях, коровник о двух коровенках, еще овцы, птица разная. Богато жил, основательно.
И началось у них ученье. Хозяин-то оказался старой веры, и друзья не стали пред ним таиться, рассказали они про Выговское общежитье, о том, чем там занимались.
Хозяин — звали его Кузьма Егорыч — проникся к ним. Секреты своего художества без утайки выложил. Допрежь всего выучились они металл раскатывать. Тонкий, он лучше в работу идет и легче краску приемлет. Финифть называется.
Финифть — экое слово татарское.
— Самое русское слово, — говорит хозяин. — Немцы, слышь, кличут эмаль. Куцо, ровно птица какая-то.
В мастерской с зарею и до часу, когда день потухнет. Пышет огнем, искрами горн ли, печь ли. А в ней солнцем горит металл в глиняном корытце. Застывает лепешкою. Колотят ее с двух сторон, раздается во все стороны, и вот он лист. Делай с ним и из него что хошь. Красками этими из глин да камня разделают и снова в печь. Они там плавятся, блеск и цвет обретают. Красота! Финифть — колдовское слово. Эмаль опять же.
Заворожила наших выучеников мастерская. Не то что в Выговском общежитьи. Тут металл таковские превращения испытывает, что им и невдомек было. Вытягивают его в узенькие ленточки, а из них плетут вещи разные, словно бабы из шерсти вяжут: сахарницы, табакерки, шкатулки, подстаканники. Скань те ленточки зовутся. А еще накапают расплава на наковальню, он и застывает шариками — помельче и побольше. Из них тож разные художества выделывают. Зернью те шарики кличут.