Иван Васильевич Бабушкин
Шрифт:
В теплушке холодно и мрачно. Тускло светит фонарь, привинченный к потолку. На полу лежат связанные люди.
— Руки совсем одеревенели… Чуть не до кости связали, проклятые, — проговорил сосед Бабушкина.
И опять наступило молчание…
— Заморозить, видно, хотят… Чугунка давно уж потухла, а они и не думают на ночь затопить…
— А зачем? Не все ли равно? Что замерзнуть, что получить пулю в лоб… — отозвался один из телеграфистов, лежавший у самой стены теплушки.
— Нет, не все равно, — раздался спокойный голос Ивана Васильевича. —
Помолчали. Лежавший рядом с Бабушкиным телеграфист негромко подтвердил: — Да, это верно: на колени не станем и глаза себе завязать не дадим!
Глухой, отдаленный шум донесся до них. Невольно все арестованные взглянули друг на друга. Уж не взрыв ли?.. Нет, это на Байкале от сильного мороза треснул лед.
И потянулась ночь — последняя ночь в жизни бесстрашного большевика и его товарищей…
Арестованных не кормили уже сутки: вагон был наглухо заперт. На стук и требования Ивана Васильевича открыть дверь конвой отвечал руганью и угрозами «пристрелить на месте». Ночь и следующий день казались нескончаемыми…
Вечером 18 января Меллер-Закомельский занялся «судом». Евецкий дал подробную запись этой расправы карателей:
«Возник вопрос, что делать с арестованными? Барон решил: «Ну что нам с ними возиться? Сдать их к черту жандармам». Разговор происходил за обедом, и, услыхав это решение Меллера, Марцинкевич (находившийся в составе карательной экспедиции телеграфист. — М. Н.) просит разрешения барона доложить ему об одном арестованном. Рекомендует его завзятым революционером, чуть ли не устроившим всю российскую революцию…
— Ну что ж! Так расстреляем его! — говорит спокойно Меллер, попыхивая сигарой и отхлебывая «марго».
Все молчат. Марцинкевич докладывает еще о двух.
— Ну, трех расстреляем, — так же невозмутимо говорит барон».
Заботкин и другие каратели докладывают Меллеру-Закомельскому еще о нескольких арестованных. Барон все так же невозмутимо произносит: «семерых расстреляем сегодня вечером».
«Кто-то докладывает: «Не семерых, а шестерых».
— Шестерых, так шестерых, — поправляется барон».
И ночью в тупике станционных путей, у вагона с арестованными появился Заботкин со взводом солдат.
Бабушкина и его пятерых товарищей повели к выходным путям станции. Вокруг, в неясных отблесках луны, расстилался замерзший Байкал. В последний раз Иван Васильевич взглянул на своих друзей. Суровы и спокойны были лица славных бойцов рабочего класса: выпрямившись, шли рядом с Бабушкиным его товарищи. Твердость и бесстрашие Бабушкина должны были признать даже враги.
«Приговоренных отвели несколько от станции по направлению к Иркутску (не выходя из района станции). Здесь им объявили, что они приговорены к расстрелянию. Они не просили пощады».
Свидетелями расстрела народного героя были путевые обходчики, сторожа, стрелочники, работавшие в ту страшную ночь на станции Мысовая.
Расстрел длился минут пятнадцать. Один из очевидцев
«Помню, как сейчас, вот здесь, где теперь находится новое депо, стоял деревянный сарай. Возле сарая — желтый забор. Тут и произошла расправа над бесстрашным Бабушкиным и его товарищами. Их было шестеро. Бабушкин был одет в штатскую одежду, остальные — в поношенные солдатские шинели. Расстрел происходил ночью при свете фонаря. Арестованных выводили из товарного вагона, стоявшего в тупике…».
Перед тем как подать сигнал к расстрелу, Заботкин в последний раз пытался узнать фамилии приговоренных.
Но непоколебимый ученик Ленина ответил твердо и ясно:
— Неизвестный.
Прошло четыре года.
Рабочий класс после поражения первой русской революции накапливал силы для решительной, победоносной борьбы с самодержавием.
Партия большевиков росла и крепла. На смену погибшим в революции 1905–1907 годов отважным, непоколебимым борцам из недр рабочего класса выходили новые и новые отряды революционеров.
В условиях свирепой реакции, несмотря на ожесточенные преследования царизмом членов Российской социал-демократической рабочей партии, авангард пролетариата вел под руководством Ленина неутомимую и последовательную подготовку к Великому Октябрю…
Лишь в 1910 году, спустя четыре года после героической гибели Бабушкина, Владимир Ильич узнал о том, как умер на боевом посту его верный соратник. В некрологе «Иван Васильевич Бабушкин», помещенном в «Рабочей газете», Ленин с горечью и негодованием писал:
«Мы живем в проклятых условиях, когда возможна такая вещь: крупный партийный работник, гордость партии, товарищ, всю свою жизнь беззаветно отдавший рабочему делу, пропадает без вести. И самые близкие люди, как жена и мать, самые близкие товарищи годами не знают, что сталось с ним: мается ли он где на каторге, погиб ли в какой тюрьме или умер геройской смертью в схватке с врагом».
С большой любовью и уважением нарисовал В. И. Ленин в этом некрологе облик своего ученика:
«Имя Ивана Васильевича близко и дорого не одному социал-демократу. Все, знавшие его, любили и уважали его за его энергию, отсутствие фразы, глубокую выдержанную революционность и горячую преданность делу…
Все мысли его направлены на то, как бы расширить работу… Бабушкин пал жертвой зверской расправы царского опричника, но, умирая, он знал, что дело, которому он отдал всю свою жизнь, не умрет, что его будут делать десятки, сотни тысяч, миллионы других рук, что за это дело будут умирать другие товарищи-рабочие, что они будут бороться до тех пор, пока не победят…».
Как и предвидел великий вождь рабочего класса, дело, за которое отдали жизнь лучшие русские люди, победило. Русский народ, под знаменем Коммунистической партии, навсегда завоевал себе полное освобождение от всякой эксплуатации и вывел на путь светлой жизни все народы России.