Иван VI Антонович
Шрифт:
Кроме того, оказалось, что Бирон — человек не робкого десятка, многие его ответы были обстоятельны и хорошо аргументированы. Он отвергал самые серьезные обвинения, требовал бумагу и перо, сам писал объяснения. Но даже трогательный рассказ фаворита о клистире для государыни не убедил суровых судей. 8 апреля они пришли к единодушному решению, записанному в «Сентенцию о казни смертию четвертованием Бирона и конфискации имущества». [263] 14 апреля, на основании заключения следователей, император Иван Антонович вынес приговор: Бирона и его братьев приговорить к «отписанию всего их движимого и недвижимого имения на Нас, в вечном заключении содержать, дабы тяжкое оное гонение и наглые обиды, которые верные наши подданные от него претерпели… без всякого взыскания не остались». Бирон удостоился чести быть сравненным в приговоре с Борисом Годуновым, которого тогда рассматривали как убийцу царевича Дмитрия («лесным коварством убити повелел») и узурпатора, возможно, отправившего на тот свет и царя Федора. Вот и Бирон, «будучи надмен гордостию и ненасытством властолюбия», поступал «так же, как и вышеупомянутый Годунов». Всем известно, говорилось в манифесте, «в каком мизерном состоянии оной Бирон с своею фамилиею и братьями прибыл и потом, будучи в России… какое неисчислимое богатство и великие, не по достоинству своему, чины получил», да к тому же «многих знатных духовных и светских чинов… не весьма за важные вины, а иных и безвинно кровь пролил, а других в отдаленных местах в заточениях гладом и жаждою и несносными человеческому естеству утеснениями даже до смерти умуча, и домы и фамилии их до основания разорил». Наконец, согласно манифесту, преступник пытался стать
263
Дело… С. 34–39.
264
Там же. С. 99.
Глава шестая
Правительница, чуть было не ставшая императрицей
Итак, после низвержения Бирона и отставки Миниха власть оказалась в руках правительницы. Теперь пора нам приглядеться к ней повнимательнее. Анна Леопольдовна казалась женщиной симпатичной — была хорошо сложена, статна, стройна, хотя рассмотреть это было довольно затруднительно, так как почти все время с 1740 по 1745 год она была беременна, родив одного за другим пятерых детей. Миних-сын писал, что Анна «волосы имела темного цвета, а лиценачертание хотя и не регулярно пригожее (то есть не отвечающее принятым тогда канонам женской красоты. — Е. А.), однако приятное и благородное».
«В одежде была она великолепна и с хорошим вкусом», — утверждал Э. Миних. Однако, несмотря на это утверждение, очевидно, что как раз вкуса Анне Леопольдовне явно не хватало. «В уборке волос никогда моде не следовала, — продолжал Миних, — но собственному изобретению, от чего большей частью убиралась не к лицу». [265] Между тем прическа в туалете женщины того времени имела исключительно важное значение, даже большее, чем теперь. Без дорогого и — что существенно — изобретательного куафера не обходилась ни одна дама света. Париж уже давно диктовал свою волю всем модницам и в прическах, и в одежде, и в аксессуарах. Одеваться по парижской моде было принятой при всех европейских дворах нормой, нарушать которую было просто невозможно. Величайшим искусством было достижение гармонии прически, украшений, платья с фижмами и манер. Правительница этим искусством не обладала и тем самым роняла свой престиж в глазах окружающих. Она не просто изобретала свою моду, а шла против нее. Миних-отец пишет то, что подтверждается другими источниками и даже портретами правительницы: «Она была от природы неряшлива, повязывала голову белым платком, не носила фижм и в таком виде являлась к обедне, в публике (дело немыслимое! — Е. А.), за обедом и после него, когда играла в карты с избранными партнерами». [266] Почти так же пишет о принцессе Манштейн: «Одетая в одной юбке и шушуне, с ночным убором на голове, сделанным из платка». Шетарди сообщает, что на торжественных приемах правительница носит костюм с чем-то вроде султана (un corps avec une esp`ece de sultane). [267] Этот странный головной убор присутствует на самом известном ее портрете, дошедшем до нас. Неудивительно, что ей так понравился какой-то особенно красивый домашний костюм из Милана, который она увидела у жены младшего Миниха и с удовольствием приняла в подарок. [268] Из описаний гардероба правительницы видно, что в нем не было бальных платьев, имелось одно «кавалерское платье Святого Апостола Андрея», а большей частью упоминаются разного рода халаты и домашние платья — «шлафоры и полушлафоры с юбочками», «самары» и среди этого большинство — неярких, скромных тонов: черное, коричневое, темно-зеленое, «по синей земле с разными травами». [269] Из нарядных платьев правительницы всем запомнилось маскарадное платье к публичному маскараду (пожалуй, единственному в ее правление) 20 октября 1741 года. Это был «грузинский костюм», обложенный собольим мехом и подбитый белой тафтой, с пунцовой юбкой и грузинским головным убором. Как известно, женский грузинский наряд не отличается ни пестротой, ни вызывающей расцветкой. [270]
265
Миних Э.Записки. С. 403.
266
Там же. С. 307.
267
РИО. Т. 96. С. 422.
268
Там же. С. 123.
269
Внутренний быт Русского государства… Т. 1. С. 126–127.
270
Там же. С. 254.
Скажем прямо: принцесса Анна никогда не производила на окружающих выгодного впечатления. «Она не обладает ни красотой, ни грацией, — писала жена английского резидента леди Рондо в 1735 году, — а ее ум еще не проявил никаких блестящих качеств. Она очень серьезна, немногословна и никогда не смеется; мне это представляется весьма неестественным в такой молодой девушке, и я думаю, за ее серьезностью скорее кроется глупость, нежели рассудительность». [271]
271
Рондо.Письма дамы, прожившей несколько лет в России, к ее приятельнице в Англию // Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720–1760-е годы). Л., 1991. С. 222.
Иначе писал об Анне Леопольдовне ее придворный Эрнст Миних. По его словам, правительницу считали холодной, надменной и якобы всех презирающей. На самом же деле ее душа была «нежной и сострадательной, великодушной и незлобивой, а холодность была лишь защитой от грубейшего ласкательства», так распространенного при дворе ее тетки. Правда, Миних писал свои мемуары много лет спустя после смерти Анны Леопольдовны, а леди Рондо — во время описываемых событий. Впрочем, одно другому не противоречит — некоторая нелюдимость, угрюмость и неприветливость принцессы бросались в глаза всем, а доброта и глупость могут легко совмещаться в одном человеке. Поводимому, девочка росла скованной и застенчивой, и это проявлялось в ее холодности и нелюдимости. Леди Рондо писала в 1733 году, что дочь герцогини Мекленбургской — «дитя, она не очень хороша собой и от природы так застенчива, что еще нельзя судить, какова станет» [272] Примечательно, что позже, в 1740 году, французский посланник в России маркиз де ла Шетарди передавал рассказ о том, как герцогиня Екатерина, мать Анны, была «вынуждена прибегать к строгости против
272
Там же. С. 211.
Манштейн писал, что у Анны Леопольдовны «был всегда грустный и унылый вид, что могло быть следствием… огорчений со стороны герцога Курляндского во время царствования императрицы Анны». [273] В подобном утверждении есть резон — действительно, как мы знаем, при Анне Иоанновне ее держали в черном теле, а Бирон видел в девице свою соперницу.
Столь невыигрышные манеры этой молодой, 22-летней женщины, пренебрегающей азбукой этикета и публичного поведения, делали ее в глазах многих людей света «дикой», недостаточно цивилизованной по понятиям того века. Думаю, что в этом она походила на свою мать, названную в Мекленбурге «дикой герцогиней». Все эти явные недостатки Анны Леопольдовны объяснимы не только отсутствием у нее врожденного вкуса, умения одеваться и владеть собой, но всем предыдущим воспитанием, данным матерью — «Катюшкой-свет» (вспомним описанные голштинцем Берхгольцем быт и развлечения царского дворца в Измайлове), а также и пребыванием при дворе Анны Иоанновны, также не отличавшемся европейской изысканностью, — чего стоят знаменитые шуты и иные весьма вульгарные развлечения этой государыни! Известно, что прибывший в Петербург в 1739 году французский посланник маркиз де ла Шетарди, требовавший соблюдения европейского церемониала при вручении верительных грамот, был вынужден объяснять обер-гофмаршалу Р. Г. Левенвольде некоторые простейшие принципы церемониала, принятые во Франции и других странах. Нужно иметь также в виду, что изначально воспитание Анны Леопольдовны не предполагало готовить из нее наследницу престола. Ей, как и ее будущему мужу, отводилась лишь роль производителей будущего наследника.
273
Манштейн X. Г.Записки. С. 199.
Пожалуй, в этом и заключалась драма жизни самой Анны. Она взялась играть не свою роль. По характеру, темпераменту, воспитанию и целям в жизни она совершенно не годилась для сложного «ремесла королей» — управления государством, страной, народом. Ее никогда к этому не готовили, да никто об этом и не заботился, кроме всесильного случая. У Анны Леопольдовны отсутствовало многое, что позволило бы ей если не править страной, то хотя бы царствовать — играть роль властительницы или пребывать в заблуждении, будто она властвует, и порой получать от этого удовольствие. Как писал Манштейн, «она не имела ни одного качества, необходимого для управления столь большой империей в смутное время». Другие мемуаристы и дипломаты подтверждают это, отмечая, что у Анны Леопольдовны не было ни трудолюбия, ни честолюбия, ни тщеславия, ни энергии, ни воли, ни способности понравиться подданным, как это умела Елизавета Петровна, или, наоборот, привести их в трепет грозным видом, как это успешно делала ее тетушка императрица Анна Иоанновна. Как известно, эта государыня вела себя подобно многим российским правителям с древнейших времен до наших дней: с иностранными государями, точнее — с их посланниками — излучая дружелюбие, любезность до приторности, а со своими людьми — сурово, даже зло, насупя брови, будто собственный народ в чем-то все время виноват перед правителем. Но даже нахмурить брови, как тетушка-покойница, Анна Леопольдовна не умела. Э. Миних писал о ней, что «к домашним служителям своим была она снисходительна и благотворила им». А это, как известно, огромный недостаток — служители, по общему мнению, были поголовно лентяями и плутами, и их нужно было «поощрять» исключительно оплеухами, окриками и поркой в конюшне.
Если верить Манштейну, то правительница «была капризна, вспыльчива, не любила труда, была нерешительна в мелочах, как и в самых важных делах; она очень походила характером на своего отца, герцога Карла Леопольда Мекленбургского, с тою только разницей, что она не была расположена к жестокости. В год своего регентства она правила с большой кротостью. Она любила делать добро, не умея делать его кстати». [274] Если отбросить последнюю красивую, но мало о чем говорящую фразу, то автор кое в чем прав: кротость и гуманность принцессы очевидны. Бесспорно, что общий стиль ее правления был более милостивым, чем царствование императрицы Анны Иоанновны. При ней никого не казнили, а суровые приговоры Бирону и его сообщникам она смягчила. По указам правительницы Тайная канцелярия представила списки сосланных в ссылку за 1730-е годы и многих освободила и отпустила на жительство в свои деревни. Так, под амнистию попали опальные княжеские семьи Долгоруких и Голицыных, из сибирского монастыря была освобождена Анна Волынская — невинная жертва дела Волынского, его малолетняя дочь. По указу правительницы из Березова выехала с двумя сыновьями вдова казненного в Великом Новгороде Ивана Долгорукого Наталья Долгорукая — автор трогательных и безыскусных «Собственноручных записок». Вернулись из небытия и другие узники государева гнева. Резко уменьшилось количество следственных дел в самой Тайной канцелярии. Эти сведения позволяют верить Эрнсту Миниху, который пишет, что правительница со слезами на глазах смотрела, как Бирона и его семью повлекли в заточение в Шлиссельбург, и при этом сказала, что «она совсем иное ему готовила, если бы он сам не понудил ее иначе с собою поступить, присовокупя к тому, что, если бы он прежде предложил ей добровольно правление, то бы она с честью и со всеми сокровищами отпустила его в Курляндию». [275] Припомним также награды и повышения князя Черкасского и ему подобных членов «хунты», заслуживающих вовсе не наград, а кнута и плахи за свою явно антигосударственную деятельность по возведению в регенты иностранца, человека, которого все признавали «худородным», «чужим», не имевшим никакого отношения к правящей династии — кроме разве того, что он много лет спал с императрицей.
274
Там же. С. 198–199.
275
Миних Э.Записки. С. 399–400.
В октябре 1740 года А. П. Бестужев-Рюмин, агитируя за регентство Бирона, выступал против кандидатуры Анны Леопольдовны, стращая собеседников как приездом мекленбургского герцога, так и наследственностью его дочери-принцессы: «В ней подозревают характер мстительный и в значительной мере напоминающий капризы ее отца». Эти утверждения кабинет-министра ни на чем не основаны и в конечном счете не подтвердились: сам Бестужев, который за свои темные делишки и интриги в деле возведения Бирона в регенты «удостоился» бы при другом государе тюрьмы и плахи, пострадал при правительнице незначительно — его лишь приговорили к ссылке в деревню в 500 душ, которую ему летом 1741 года пожаловала (в качестве места ссылки!) правительница. Там он мог «пользоваться полной свободой» — согласно одной из форм русской свободы: «Жить ему в деревне свободно, без выезда». Впрочем, заниматься севооборотом и покосами бывшему кабинет-министру пришлось недолго. Уже 17 октября 1741 года он вернулся в Петербург. По мнению наблюдателей, это было дело рук вице-канцлера М. Г. Головкина, который хотел использовать опального вельможу в борьбе с Остерманом. Вступившая вскоре на престол Елизавета Петровна назначила Бестужева вице-канцлером, а потом, после смерти князя Черкасского, он занял пост великого канцлера России.
Бестужев предсказывал также, что Россия при Анне Леопольдовне не сможет вести самостоятельную внешнюю политику и непременно попадет в зависимость от одного из двух германских дворов — либо от венского (что всего вероятнее, учитывая влияние на правительницу принца Антона Ульриха), либо от прусского — заметим, что в 1740 году королем Пруссии стал энергичный Фридрих П. «Подчиняться советам означенных дворов, — продолжал Бестужев, — дело далеко не безразличное, между тем Анна Леопольдовна не может разобраться в противоположных течениях, так как не знакома ни с внутренними, ни с внешними делами России». Финч, который доносил об этом разговоре с Бестужевым в Лондон, заключал: «По всем этим соображениям она казалась Бестужеву совершенно неспособною принять на себя трудную задачу правления и справиться с нею». [276]
276
РИО. Т. 85. С. 323–324.