Ивашка бежит за конём
Шрифт:
Ивашка тянет осла за узду, а он всеми четырьмя ногами упёрся — и ни с места.
Однако ж на заре они выехали, а вскоре после полудня увидели вдали город.
А сперва только видят высокую скалу, увенчанную крепостными стенами. Поближе подъехали, там по всей долине цветут сады и ручьи журчат. Домики встречаются всё чаще, народу по дороге всё больше. Идут и едут в обе стороны. В ином месте так густо прут, едва меж двух повозок протиснешься. Ослик присмирел, послушно идёт, только длинные уши вздрагивают.
Вот и в город въехали.
— В этот проулочек заворачивай. Здесь, помнится, подружка живёт.
Они в одну, в другую калитку покричали, нашли подружкин дом.
— Ой, ты ли это? Постарела-то как! Я б тебя на улице и не признала!
— Ой, и ты не моложе стала! Ишь, вширь раздалась!
Обнялись, целуются, уж не чаяли, что свидеться придётся. Подружка хлопочет. Накрывает на стол, в погреб сбегала, по дому мечется. Параска достаёт из корзинки белую курочку-хохлатку, гостинец привезла. Они стрекочут, как сороки, друг дружку перебивают, вс поминают старые годы.
Ивашка сидит на приступочке, ему сушёные фиги дали. Со своей смоковницы плоды — таково сладкие! Он поел, облизал пальцы, ему больше нечего делать. Он просит:
— Тётка Параска, можно мне пойти погулять?
— А пойди, пойди, только не потеряйся, город-то большой, незнакомый.
Подружка кричит ему вслед:
— Обратно пойдёшь, примечай — где большая смоковница, тут мой дом. Выше, раскидистей моей смоковницы во всей Сугдее не найти. Её издали видать, не заблудишься.
— Далеко не ходи, — говорит Параска, — скорей возвращайся. Нам бы ещё засветло вернуться домой.
— Я скоро, — говорит Ивашка.
Он идёт по городу, по большому, по незнакомому, а по сторонам не смотрит и под ноги не глядит. Его взор устремлён вверх, на крепость. Венцом вьётся крепость вокруг всей горы, вздымается к вершине скалы, там высокая башня на все четыре стороны света смотр ит. С той башни за море видать, за туманы, за облака, за водную гладь, за бурные валы, до того, до отдалённого берега, где Царьград по краю земли.
Ивашка под ноги не смотрит, а камни-то неровные. Многими столетиями по ним ступали, они износились, стёрлись, скользкие. Где ребром торчат, где вовсе ямка, а где ямка, там лужа.
Ивашка споткнулся, чуть в лужу не угодил, а его подхватывает чья-то рука.
— Господин Гензерих!
— Ивашка, мейн либер кнабе, мой милый мальчик, как ты живёшь?
Ивашка открыл было рот ответить, а господин Гензерих ему говорить не даёт, спешит про себя рассказать.
— О! Я живу очень хорошо, зер гут! Я живу в крепости, во дворец.
Он Ивашку одной рукой обнял за плечи, другой рукой машет, хвастает:
— Я теперь очень важный человек!
— А как же ты от Сотана ушел?
— Фуй, Сотан грязная свинья. Я уже давно
— Так ты больше не купец теперь?
— О нет! Я лучше.
Они идут в гору. Крепостные стены над ними нависли. От них тень и прохлада. У подножия фонтанчик, тонкой струйкой льётся вода. Ивашка нагнулся, ловит воду ртом.
— Вода невкусно, — говорит господин Гензерих, — я лучше дам тебе пить вино. У меня есть дома дорогое вино.
— Ну уж нет, — говорит Ивашка, — я твоё вино не стану пить. Один раз попил — учёный.
Господин Гензерих хохочет, сквозь смех едва выговаривает:
— О, это было, это прошло. Не надо помнить.
— Нет, — говорит Ивашка, — я с тобой не пойду. Давай здесь простимся. Меня уже ждут давно, наверное.
— Простимся! — повторяет господин Гензерих. — Ауф иммер — навсегда! — И на глазах у него, на голубых, на белёсых, большая слеза, будто пузырь.
— Зачем навсегда? — говорит Ивашка. — Может статься, опять повстречаемся.
— Ниммермаль! — говорит господин Гензерих. — Никогда!
Ивашка не поймёт, что так, да почему и с чего бы у господина Гензериха такой торжественный вид. Господин Гензерих махнул рукой, господин Гензерих говорит:
— Я уезжаю! Ауф иммер — навсегда!
— А далеко ль?
— В Царьград! Госпожа супруга правителя — она уезжает и берёт меня. Я буду ей ещё много платья шить в городе Царьград.
— В Царьград? Ох, господин Гензерих, в ноги тебе поклонюсь, возьми меня в Царьград! Мне очень туда надо. Вспомни, как мы от Днепровских порогов в ладье в Царьград бежали, да не пришлось достигнуть. Тебе бы тогда без меня не спастись. Возьми меня! Слёзно прошу.
Господин Гензерих морщит свой длинный нос, говорит:
— Зачем? — Повернулся, идёт к крепостным воротам.
А Ивашка бежит, бежит за ним, слёзно умоляет:
— Возьми меня, возьми меня, что тебе стоит! Господин Гензерих остановился, подумал, ударяет себя в грудь, говорит:
— Я теперь очень важный человек. Я скажу госпоже, она для меня сделает всё — аллес!
Он берёт Ивашку за руку, они входят в крепость.
Глава восемнадцатая
ПРОКОП-ВСЕХ-ПОБЕДИШЬ
В те времена жил в Царьграде отставной солдат-грек, по имени Прокоп, а прозвище ему было Всех-Победишь. Сам ли он его придумал или дали ему такое в насмешку — но являл он скорее вид поражений, а не побед. Всё его лицо — от виска через нос до скулы — пере секала глубокая рытвина, след страшного удара вражеского меча, и оттого один его глаз был навеки прищурен. На левой руке не хватало у него трёх пальцев, а чудом уцелевшие большой и мизинец походили скорей на клешню краба, чем на кисть человеческой руки.