Ивушка неплакучая
Шрифт:
— Филипп, пойдем со мною. Будешь у меня за прицепщика!
Мальчишка, однако, заупрямился:
— Я с мамой.
— Ишь какой мамкин сынок, — засмеялась Мария, — и тебе не стыдно за мамкин подол держаться?
Филипп задумался. Мать его, снова покраснев, сказала:
— Иди, сынок, с тетей Машей. Я еще не скоро.
Филипп глянул на мать, потом на Авдея, поколебался еще немного и нехотя побрел за Соловьевой. Если бы он обернулся в эту минуту, то увидел бы на глазах матери слезы.
Впрочем, Феня быстро, злясь на себя и на того, кто стоял у будки и ждал ее, сейчас же их вытерла, внутренне собралась для нелегкого, по-видимому, но неизбежного разговора.
13
Она
— Чего тебе?
— Не дури, Феня. Ты же знаешь…
— Ничего я не знаю и знать не хочу!
— Вот как?
— Вот так!
— Это ты всерьез? Подумай…
— Я уж подумала. Надоело мне, как сучке, бегать с тобою по чужим дворам.
— Ну куда ж нам?..
— Ты мужик. Давно бы решил.
— Давай уедем в город.
— Поезжай один. Мне там делать нечего.
— Ну вот видишь…
— Вижу. Оставь меня, пожалуйста! — Ни эти, ни другие ее слова не должны быть и не были бы сказаны, если бы она услышала то, что хотела услышать. Она надеялась, что он приглядел уже где-то для них угол и сейчас объявит ей об этом, что и с ее сыном оп разговаривал так весело и оживленно потому, что все у него решилось, все внутренне определилось и установилось, что он лишь в нетерпении ждет, когда Феня останется одна, чтобы один на один обговорить все с нею, назначить день и час, чтобы перебраться в тот угол — она не сомневалась, что такое место отыщется для них, не все же в Завидове враги их счастья.
— Я бы давно перешел к вам, но твоя матушка…
— Я сама ушла из дому, — сообщила вдруг Феня.
— Как? Куда?
— Это уж не твоя печаль. Хотела к Степаниде, но у нее Маша с ребенком… Пелагея Тверскова, Мишкина мать, обещалась приютить.
— Их же самих четверо! — Авдей глядел на нее, как на сумасшедшую. — Четверо, слышишь?!
— Слышу. Будет шестеро, только и всего. А ты вот что, Авдей, ты все-таки уезжай. Так будет лучше.
— Кому лучше? Тебе?
— И мне и тебе. Всем.
— Вот как?! Значит, все?
Феня не ответила.
Над бескрайними, по-осеннему притихшими и пригорюнившимися полями низко и стремительно побежали первые темно-сизые, как бы порванные в лохмотья тучи. Ветер, недавно еще чуть приметно шевеливший травы и вершины деревьев в видневшихся поодаль посадках, усилился и принялся хозяйничать всюду: отыскал быстро щель под железной крышей будки, пробрался туда и заверещал, больно ввинчиваясь в человеческое сердце; подхватил на залежах с десяток больших и рыжих шаров перекати-поля и погнал их по степи, точно гончие стаю вспугнутых ими зайцев; задрал на ближнем мару орла-ний хвост и свистел сквозь него, как сквозь большую деревянную гребенку, а трепетавшего легким поплавком кобчика швырнул далеко в сторону, и тот теперь метался ’в синеве небес, ища изломанным крылом опоры; а дымы, вырвавшиеся из выхлопных труб работавших неподалеку тракторов, прижал к самой пахоте, будто бы окутал ее, зябнущую, легким, но теплым одеялом; сорвал со свежего, не успевшего улежаться и уплотниться омета огромную шапку золотистых волос и, балуясь ими, закрутил, завихрил, разбросал на целую версту окрест; добрался до сорочьего гнезда, смутно черневшего в густых зарослях посадки, просквозил, изгнал, вытурил из него хозяйку, и та, вцепившись лапками в раскачивающуюся ветку, ни о чем другом и не думала, а только о том, как бы удержаться и не оказаться окончательно во власти разбуянившегося степного гуляки-ветра. Лишь коршун был рад ветру.
Авдей повторил:
— Все, значит, Феня?
Феня продолжала молчать, плотнее прижимаясь к будке, словно ища в ней опоры. И только после того как Авдей вновь произнес те слова, она, потупившись, не глядя на него, сказала усталым, надломленным голосом:
— Все так все. Подумаешь, испугал! — И, резко оттолкнувшись от стены, быстро пошла к своему трактору.
Авдей некоторое время глядел ей вслед, чувствуя, что грудь его и весь он наполняются свинцовой тяжестью обиды. В беспечальных вообще-то, и добрых его глазах загорелись недобрые огонькп. Дыхание сделалось частым и трудным, воздух со свистом вырывался из расширившихся ноздрей. Ясно, что ни до этого, ни днем, даже ни часом раньше, а вот только теперь, в эту последнюю минуту, он и принимает страшное и роковое для них обоих решение. Чтобы еще больше, надежнее убедить себя в его необходимости и неизбежности, он произносит вслух, поигрывая зарумянившимися клиньями скул:
— Не испугалась, значит? Ну, ну! Поглядим, как ты…
Не докончив фразы, круто повернул в сторону видневшегося далеко внизу селения и с наигранной беспечностью замурлыкал какую-то песенку, глупую и до чрезвычайности неуместную. На полпути встретил идущего в поле Тишку. Спросил, не думая, о чем спрашивает:
— Как дела, Тимофей?
— Дела у прокурора, а у нас делишки, — беспечно, как ни в чем не бывало, ответил Непряхин.
Но Авдей не уловил игры слов в этом ответе, спросил:
— Неужели до прокурора дошло?
— Покамест еще нет, а можа, дойдет и до него, — спокойно сказал Тишка, нашаривая в кармане кисет. — Закурим, что ли? Ты зачем это в село?
— В район позвонить надо, о запасных частях поговорить. Не нынче-завтра встанут два трактора, подшипники на ладан дышат. — Это было бы совершеннейшим враньем, если бы в самый последний миг Авдей не вспомнил, что ему действительно надо позвонить в район относительно запасных частей.
— Это ты правильно надумал, Авдей, — одобрил Тишка. — Напомни там Федченкову, что новый гусеничный трактор Знобин нам пообещал. Не забудь.
— Хорошо.
Они закурили и разошлись. Тишка направился в бригаду, Авдей, исполненный злой решимости, — в село.
Тишке почему-то захотелось оглянуться, посмотреть еще раз на удаляющуюся фигуру Авдея: что-то неладное почуялось Тишке, неспроста так нарезает Авдей, с широкого шага то и дело сбивается на бег, на иноходь; что-то гонит его в Завидово. Но что? К телефону, в правление он бы так не пер — не на пожар, чай? Не иначе как с Фенюхой крутой разговор вышел. В тупик у них зашло. «Шляпа ты, Авдей, вот что я тебе скажу», — подумал Тишка и вдруг запел козлиным, без ладу без складу, своим голосишком, провожая прищуренными глазами механика:
Он не даривал княгиню
Он ни златом, ни кольцом,
А княгиня к нему льнула,
Как сорочка на плечо.
Внезапно оборвав песню, произнес вслух, раздумчиво:
— Княгиня и есть. Упустишь, дурак, бабу, каких не скоро сыщешь, — и, необыкновенно серьезный, непохожий на самого себя, Тишка глубоко и по-детски прерывисто, судорожно вздохнул, будто собирался заплакать. — фенюха, она, брат, того… она баба… — не договорил, повернулся и тоже быстро пошел к будке, куда, опередив его, другою дорогой уже приехала на Бесхвостом повариха Катерина Ступкина. Завидя Тишку, начала громко жаловаться на председателя: