ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО
Шрифт:
Фальсификация, проделанная журналом «Источник», – подмена первого варианта письма другим вариантом, – убедительно разоблачена Борисом Фрезинским[72]. Она видна уже из того, что в тексте письма, якобы составленном не позже 3 февраля, упоминается «взрыв бомбы» на территории миссии СССР в Тель-Авиве, который произошел 9 февраля. Первый вариант, потрясший и Каверина, и Гроссмана, и других – подписавших и не подписавших его, – был, как пишет Б. Фрезинский, «иным и страшным и теперь уничтожен или утаивается». Публикация первого варианта моментально перечеркнула бы неуклюжую попытку «трезвых и объективных» историков (так аттестует их журнал «Наш современник», высоко оценивший книгу Г. Костырченко «В плену у красного фараона»)
Важнейшую роль в судьбе подготовленного к публикации письма – точнее, в том, ради чего оно готовилось, – сыграл Илья Эренбург. Он предпринял отчаянную попытку сорвать сталинский замысел, скользя по лезвию бритвы и понимая, что в создавшейся конкретной обстановке не может ни подписать, ни безоговорочно отказаться. Под каким-то предлогом мог бы, наверное, уклониться – это осталось бы строкой в личной его биографии. Как остался строкой практически никем не замеченный его отказ подписать другой текст – пятью годами раньше: панегирический некролог большущего друга писателей – Андрея Жданова. Никто не посмел уклониться, а он посмел[73].
Мог бы так же и в этот раз, но Сталина это только разозлило бы, озлобило бы еще больше. Играть со Сталиным можно было только по правилам, им самим установленным, разговаривать с ним на доступном ему языке. То есть найти аргументы, который он был бы в состоянии воспринять. В судьбоносный момент, когда на кон была брошена жизнь миллионов его соплеменников, Эренбурга меньше всего заботило, что скажут о нем и как будут его лягать полвека спустя кабинетные критики и аналитики-эрудиты, «разоблачающие» теперь сталинский «государственный антисемитизм» с позиции «государственного патриотизма».
Задача была только одна: любой ценой остановить катастрофу.
Самым блистательным был финальный аккорд того исторического письма, с которым Эренбург обратился к Сталину. Он не отказывался подписать коллективное обращение, за что, глядишь, и заслужил бы кислую похвалу нынешних знатоков, – нет, он соглашался его подписать! Но лишь при условии, что Сталин, узнав про его сомнения (они касались прежде всего неизбежной международной реакции), не сочтет их серьезными и даст ему мудрый совет подпись поставить. Шахматные комментаторы такие ходы сопровождают тремя восклицательными знаками.
Сталин раздумывал. Время шло.
В отличие от тех, кто впоследствии считал его поступок не просто героическим, но и спасительным, сам Эренбург относился к нему более критически. «Я пытался воспрепятствовать появлению в печати, – пишет он в своих мемуарах, – одного коллективного письма. К счастью, затея, воистину безумная (как иначе можно было назвать идею «депортации во искупление»?! – А. В.), не была осуществлена. События должны были развернуться дальше. (!) Не настало еще время об этом говорить. (Когда он писал свои мемуары, говорить-то, возможно, уже настало, но кто бы ему позволил еще и напечатать? А ведь он писал мемуары для печати, а не в стол. – А. В.) Тогда я думал, что мне удалось письмом переубедить Сталина, теперь мне кажется, что дело замешкалось и Сталин не успел сделать того, что хотел»[74].
Опубликованный ранее текст его письма Сталину[75] представляет собой тоже лишь первоначальный вариант. В нем отсутствуют два важнейших пассажа, свидетельствующих о том, как Эренбург стремился подыграть Сталину, не прогневать его, высказать те «соображения», которые могли бы хоть как-то повлиять на адресата, то есть сделать все возможное и невозможное, лишь бы остановить в последний момент руку обезумевшего палача.
Вот два дополнения к первоначальному варианту, которые Эренбург сделал после нескольких дней раздумий и 3 февраля 1953 года вручил лично Шепилову с просьбой отдать письмо Маленкову для передачи Сталину. Первое: «В тексте «Письма» имеется определение «еврейский народ», которое может ободрить националистов
Именно вариант письма с этими дополнениями является аутентичным, ибо под ним стоит личная подпись Эренбурга (автограф), и именно его читал Сталин, о чем свидетельствует имеющаяся на оригинале архивная пометка: «Поступило 10.Х.53 г. с дачи И. В. Сталина»[77]. Значит, Сталин не только его читал, но и держал при себе, – оно оказалось в числе тех, сравнительно немногих, особо важных, с его точки зрения, документов, которые он не оставлял в служебном кабинете и которые им самим не были сданы в архив: факт, говорящий о многом…
Процитированные выше дополнения Эренбурга к первоначальному варианту его письма на первый взгляд отличаются повышенной угодливостью и даже полной поддержкой бредовых идей, высказанных Сталиным еще в 1913 году. Так что глумливые потомки получили полную возможность резвиться, топча его за сервильность. Разумеется, письмо Эренбурга от начала и до конца было абсолютно неискренним. За ним стоял трезвый расчет и еще – прагматичное лукавство, которое позволяло Эренбургу, начиная с середины тридцатых годов, играть при Сталине особую роль.
В сущности, говоря с вождем на его языке, Эренбург неприкрытой, но убедительной, демагогией уводил его от замысла опубликовать письмо знаменитых евреев о коллективной вине, предлагая вместо этого ничего не значащее письмо о Палестине и редакционную (то есть безымянную и, значит, директивную) статыо «Правды», отделяющую «евреев-предателей» от «евреев-патриотов» и тем самым спасающую последних от депортации.
Именно на это рассчитывал, ставя свою подпись, Василий Гроссман, но хитрющий Эренбург предпочитал не надеяться, а делать – с большей эффективностью. Обдумал все возможные варианты и нашел единственно правильное решение. Другого хода в той критической обстановке, пожалуй, не было. Речь шла уже не о добром имени одного писателя, а о судьбе целого народа. Эренбург прав и в том, что никакие доводы не заставили бы Сталина отказаться от уже принятого решения, но они дали выигрыш во времени, который в итоге и оказался спасительным.
Сталин отмолчался, так и не дав никакого совета Илье Эренбургу. Подписи этого писателя под письмом нет, иначе она давно была бы уже опубликована в факсимильном варианте теми, кто горячо любит этого «оппортуниста» и «сталинского подголоска».
Г. Костырченко утверждает, что Сталин «не позволил ему уклониться от исполнения номенклатурного долга. Так под обращением наряду с прочими появился и автограф Эренбурга»[78]. Ну, и где же это сталинское «непозволение», в чем конкретно оно проявилось? И где же он, этот автограф? В доказательство своего утверждения автор делает ссылку на четыре источника[79]. Ни в одном из них никакого следа ни самого автографа, ни просто упоминания о нем нет. Эренбург категорически отрицал, что он подписал обращение в каком бы то ни было варианте[80], и он никогда не мог бы себе это позволить, зная, что автограф хранится в архиве и всегда может быть опубликован его заклятыми друзьями.