Шрифт:
Аркадий Белинков
Из архива
Задолго до столетнего юбилея
Задолго до того, как в России отметили сто лет со дня рождения Юрия Карловича Олеши, а именно на излете 60-х годов, когда оттепель с ее полусвободой кончалась, Аркадием Белинковым была написана книга "Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша".
Совсем не случайно имя писателя стоит в конце названия: автор делает акцент на том, что Олеша - один из рядовых участников в повальном процессе оскудения советской литературы. Белинков собирался также предпослать книге предисловие, которое хотел назвать "Был хороший писатель...", сделав ударение на слове был. Причину потери (или, вернее, растраты) дарования Белинков исследовал на протяжении чуть ли не тысячи машинописных страниц: "Я написал книгу, в которой пытался рассказать о том, что советская
Как это характерно для критика, который всегда расходился с общественным мнением страны советов о том, что все на свете прекрасно!
Лишенная юбилейного глянца, книга Белинкова легла на полки российских книжных магазинов сравнительно недавно, за два года до столетнего юбилея. 1
За Юрием Олешей укрепилась безупречная репутация: он создал мир прихотливых, причудливых метафор, надолго замолчал, чтобы избежать лжи, и, будучи завсегдатаем ресторана "Националь", собрал вокруг себя круг беспечных остряков - нечто вроде привилегированного клуба... На фоне юбилейных выступлений книга Белинкова с именем сдавшегося Олеши на обложке выглядела диссонансом. Современные критики удивляются нелицеприятной оценке, которую Белинков дал виновнику торжества.
Возможно, они или невнимательно прочитали "Сдачу и гибель...", или, скорее всего, пренебрегли обращением автора к своему читателю: "Задачу историка литературы [я] вижу не в анализе выдающихся художественных образов и творений, а в исследовании причин, определяющих возникновение и характер художественного произведения, строго зависимого от взаимоотношений художника с обществом... Я забыл сделать одну не очень существенную, но имеющую некоторое значение оговорку: мой герой иногда бывал все-таки получше других героев эпохи... [мой] выбор... вызван чисто методологическими соображениями: для того, чтобы вы поняли, что уж если этот таков, то каковы же другие!"
До того, как приняться за рукопись "Сдачи и гибели...", ее автор хлебнул тринадцать лет ГУЛАГа. Он расплачивался за то, что думал и писал не "как все". Умер он, не дожив даже до пятидесяти и не увидев свою работу напечатанной. Оказалось все же, что не только рукописи, но и архивы писателей живут дольше их самих.
Белинков предполагал, что в главе "Собирайте металлолом" он достаточно убедительно объяснил, почему он написал книгу о сдавшемся писателе и почему выбрал Олешу в качестве модели. Поэтому он вынул из рукописи несколько страничек, показавшихся ему излишними. Написанные более тридцати лет назад, они выглядят как ответ на только что отзвучавшие юбилейные статьи об Олеше. Пришло время изъять их из архива и напечатать. При этом не помешает рассказать о замысле и долголетних попытках опубликовать "Сдачу и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша" в СССР.
По возвращении из лагеря Белинков задумал трилогию о разных типах художников: один - лояльный по отношению к господствующей власти, как Тынянов, второй - протестующий против давления сверху, как Ахматова или Солженицын, третий - сдавшийся, как В. Шкловский.
Автор "Трех толстяков" и "Зависти", Ю. Олеша был не столько запланирован, сколько "случился". Произошло это так. В 1960 году Белинков участвовал в работе Комиссии Союза советских писателей по литературному наследству Ю. К. Олеши. Вплотную познакомившись с литературным наследием недавно скончавшегося писателя, он обнаружил, что вопреки легенде Олеша никогда не переставал заниматься писательским трудом, но со временем стал писать то же и так же, как и все остальные "пираты пера" эпохи "социалистического реализма": "Жизнь на советской земле с каждым днем становится лучше", "Мечты стали действительностью", и так далее. Белинков увидел, как Ю. Олеша менял свое мнение о Шостаковиче и Хемингуэе в зависимости от статей в "Правде", как славил вождей, сменявших один другого на трибуне Мавзолея. Мало того, оказалось, что эта литературная макулатура по объему намного превысила лучшее из созданного писателем
Ю. Олеша занимает место В. Шкловского в трилогии Белинкова, чтобы лишиться ореола писателя, безупречного во всех отношениях.
О да! Во второй главе "Образ мира" Белинков останавливается на мастерстве Олеши, на замечательных метафорах его молодости: "Единицей измерения искусства Юрия Олеши является метафора, - начинает автор, но скоро задается вопросом: ... достаточно ли этого, чтобы сказать, что Юрий Олеша был прекрасным художником?" И отвечает: "Этого было бы совершенно достаточно, если бы понятия "метафора" и "искусство" были тождественны. Метафора художественного творчества начинается не в строке, а в самой задаче искусства, во всей деятельности художника: об одном говорить через другое, связывать явления, систематизировать мир, показывать его бессвязность и бессистемность". По Белинкову, у Олеши не всегда это выходило: "Ослепляющая яркость письма Юрия Олеши создавала иллюзию серьезного художественного открытия, [но] творчество его никогда не выходило за норматив уже существующей эстетики и было связано с уровнем традиционного эстетического восприятия и воспроизведения мира". Но даже и в рамках "старой" системы Олеша на заре своей молодости успел коснуться важных тем и концепций. Однако его мастерство сильно потускнело, когда писатель начал выполнять социальный заказ своего времени. И тут он оказался совсем не одинок: "Он повторил путь литературы четырех десятилетий... Есть много причин, по которым одни книги оказываются лучше, другие хуже. Из многих причин, которыми это можно объяснить, серьезное значение имеют две - история, разрушающая человека, и сила его нравственного сопротивления". Последнее зависит от самой творческой личности, и писатель несет моральную ответственность за свой выбор. Ю. Олеша был талантлив, потому Белинков и не мог простить ему капитуляции. Кому много дано, с того много и спрашивается.
Еще не будучи напечатанной, "Сдача и гибель..." стала широко известна в среде оппозиционно настроенных читателей. Сведения о ней попали даже за границу. Один итальянский ученый, очевидно, не догадываясь, что может подвести автора, сообщил своим читателям, на мой взгляд, правильную оценку работы: "...мне довелось прочесть машинописную рукопись размером свыше 900 страниц Аркадия Белинкова... Это - эссе о падении русской интеллигенции после революции, нечто вроде реквиема, сконцентрированного на личности и творчестве Юрия Олеши... неумолимая фреска, посвященная поколению, которое, говоря словами Якобсона, потеряло своих поэтов, сага истории литературы о страданиях, и отказах, и унижениях, и компромиссах, и мученичестве русских писателей при коммунизме..." 2
Мнения о книге, однако, разделились. За Олешу обиделись его современники по двадцатым годам, прошедшие тот же путь, что и он. Вольно или невольно, друзья возвращаемого писателя превратились в еще одно цензурное звено. Один из них стал автором уничтожающей внутренней рецензии на книгу Белинкова. Он даже и не думал скрывать своей реакции. Игорь Губерман - шестидесятник, прочитавши рецензию, был поражен: "Впервые в жизни обнаружил я, что замечательные люди могут быть враждебны друг другу, и для убийства книг и мыслей совсем необязательно участие заведомых мерзавцев". 3
На книгу под скромным названием "Юрий Олеша" Белинковым был заключен договор в издательстве "Искусство", которое дважды объявляло о выходе книги. Но рукопись настолько отличалась от норм, принятых в советском литературоведении, что издательству приходилось отчаянно бороться со своим автором. А ему - с ним. По требованию редакторов, якобы знавших, что надо сделать, чтобы провести рукопись через Главлит, Белинков был вынужден многократно ее переписывать. О том, как это происходило, я намереваюсь рассказать в книге "Распря с веком".
Между тем, приближалось празднование пятидесятилетия Октябрьской революции. Поворот к старым сталинским временам наползал, как туча, хотя еще не имел ни своего нового названия, ни точки отсчета. Старая, "сталинская" гвардия втихую укрепляла свои позиции. Издательские планы пересматривались, рукописи откладывались на неопределенное время или совсем выбрасывались из плана издания. Возвращалось сервильное время. Книга о сдаче и гибели русской литературы советского периода безнадежно застряла в издательстве.