Из 'Автобиографии'
Шрифт:
Потом началось заполнение пробелов. Гарт быстро писал диалоги, а мне нечего было делать; только когда кто-нибудь из моих персонажей должен был что-нибудь сказать и Гарт говорил мне, какого характера нужна реплика, я находил подходящие выражения, которые Гарт тут же записывал. Так в течение двух недель мы работали по три, по четыре часа в день и написали неплохую, вполне сценичную комедию. Написанное Брет Гартом было лучшей частью комедии, но критиков это не смутило: когда пьеса была поставлена, они хвалили только меня, расточая похвалы с подозрительной щедростью, а на долю Гарта доставался весь яд, какой был у них в запасе. Пьеса провалилась.
Все эти две недели Гарт старался быть особенно занимательным в разговоре за завтраком, за обедом, за ужином и в бильярдной, где мы работали, и изощрялся в язвительных остротах, высмеивая решительно все в нашем доме. Ради
"Гарт, ваша жена достойна всяких похвал, она милое и чудесное существо, и я не преувеличу, если скажу, что она во всех отношениях равна миссис Клеменс; а вы никуда не годный муж, вы часто говорите о ней с иронией, если не издевательски, - так же, как и обо всех других женщинах. Но на этом ваши привилегии и кончаются: миссис Клеменс вы должны оставить в покое. Вам не подобает над ней издеваться; вы здесь ничего не платите за кровать, на которой спите, - однако вы позволили себе весьма ядовито острить на этот счет, а вам следует быть посдержаннее и не забывать, что собственной кровати у вас нет уже десять лет; вы говорили нам колкости по поводу мебели в спальне, по поводу посуды на столе, по поводу прислуги, по поводу коляски, саней и ливреи кучера, - да, по поводу каждой мелочи в доме и доброй половины его обитателей; вы судили обо всем этом свысока, обуреваемый нездоровым стремлением острить во что бы то ни стало. Но это вам не к лицу; ваши обстоятельства, ваше положение исключают возможность всякой критики с вашей стороны; у вас есть талант и известность, вы могли бы содержать семью самым достойным образом и ни от кого не зависеть, но вы прирожденный бродяга и лодырь, вы лентяй и бездельник, вы ходите в лохмотьях, на вас нет ни одного лоскутка без дыр, кроме огненно-красного галстука, да и за тот еще не уплачено по счету; ваш доход состоит на девять десятых из займов, и эти деньги, в сущности, краденые, потому что вы и не намеревались их возвращать; вы обираете вашу труженицу сестру, живя на ее счет в меблированных комнатах, которые она содержит; последнее время вы не смеете к ней носу показать, потому что вас стерегут кредиторы. Где вы жили все это время? Никто не знает. Ваша семья и та не знает. А я знаю. Вы скрывались в джерсейских лесах и болотах, жили как бродяга, - вы сами в этом сознаетесь не краснея. Вы издеваетесь над всем в этом доме, а вам бы следовало быть деликатней и не забывать, что все здесь приобретено честным путем и оплачено трудовыми деньгами".
В то время Гарт был мне должен полторы тысячи долларов, впоследствии он довел этот долг до трех тысяч. Он предлагал мне расписку, но я не держу музея и не взял ее.
Гарт относился ко всяким договорам и обязательствам с феноменальной небрежностью. Он мог быть весел и радостен, когда ему грозило расторжение договора, он мог даже шутить по этому поводу; если даже это его и тревожило, то посторонним это было совершенно незаметно. Он обязался написать роман "Габриэль Конрой" для моего издателя в Хартфорде - Блисса. Роман должен был издаваться по подписке. После заключения договора начались мытарства Блисса. Драгоценное время тратилось попусту. Блисс получал от Гарта одни обещания, но не рукопись, - по крайней мере до тех пор, пока у Гарта были деньги или он мог их занять. Он брался за перо только тогда, когда нужда буквально хватала его за горло. Два-три дня он усиленно работал и ухитрялся получить от Блисса аванс под свою рукопись.
Приблизительно раз в месяц Гарту приходилось очень туго; тогда он старался нацарапать побольше, чтоб хоть на время выпутаться из долгов, относил рукопись к Блиссу и просил аванс. Эти покушения на будущую прибыль никогда не принимали угрожающих размеров и казались опасными только Блиссу: в его глазах какая-нибудь сотня долларов, которая не была еще заработана, принимала гигантские размеры. В конце концов Блисс встревожился не на шутку. Вначале он считал, что договор на большой роман Брет Гарта - это ценная находка, и, не удержавшись, протрубил о своей удаче везде и всюду. Такая огласка была бы даже полезна Блиссу, если бы он имел дело с человеком, который привык держать свое слово. Но он имел дело с человеком другого
Наконец Блисс понял, что "Габриэль Конрой" - нечто вроде белого слона. Книга близилась к концу, но как подписное издание совсем не шла. Гарт успел получить 3600 долларов аванса, - мне кажется, мой подсчет правилен, - и Блисс потерял сон и аппетит, придумывая, как вернуть эти деньги. Наконец он продал право издания романа одному журналу за ту же ничтожную сумму, и это была выгодная сделка, потому что право издания не стоило этих денег.
Я думаю, чувство стыда было органически чуждо Брет Гарту. Как-то он рассказал мне на первый взгляд незначительный случай, который вспомнился ему так, между прочим, - что в те времена, когда он, еще юношей, жил в Калифорнии, когда вся жизнь была у него еще впереди и ему приходилось искать хлеб с маслом, он содержал одну женщину, вдвое старше него, - то есть наоборот: эта женщина его содержала. Двадцатью - тридцатью годами позже, когда он был консулом в Англии, его временами содержали женщины; это вошло в историю вместе с именами этих женщин; он жил у них и в доме одной из них умер.
Мне вспоминается еще случай, который относится ко времени моего знакомства с Гартом и напоминает другой такой же, имевший место во время моего пребывания на Тихоокеанском побережье. Разорившись на спекуляции бумагами Хейла и Норкросса с помощью моего заботливого брата Ориона, я остался с тремя сотнями долларов в кармане, и мне буквально некуда было деваться. Я отправился в Ослиное Ущелье и некоторое время жил в хижине у своих приятелей, искавших золото. Это были славные ребята, хорошие товарищи во всех отношениях, честные и всеми уважаемые люди; им отпускали в кредит свинину и бобы, и это было счастье, потому что золото они искали самым ненадежным способом: они разрабатывали "карманы", а насколько мне известно, этот способ на нашей планете не практикуется нигде, кроме Ослиного Ущелья и его окрестностей.
"Карман" - это место скопления золотого песка на очень небольшом пространстве по склону горы; оно находится близко к поверхности; дождь смывает частицы золота вниз, и они располагаются веером, - чем ниже, тем все шире и шире; золотоискатель промывает песок в тазу, находит блестку-другую золота, делает шаг направо или налево, промывает песок второй раз, опять находит крупинку или две и продолжает промывку, пока не дойдет до краев веера и справа и слева, а об этом ему скажет самая верная примета: промывка не даст больше ни крупинки золота. Дальше уже легче: он делает промывки, подвигаясь вверх по склону, причем веер все суживается, и, наконец золотоискатель доходит до "кармана". В "кармане", может быть, лежит всего сотня-другая долларов, которую он добудет двумя взмахами лопаты, а может быть - и целое состояние. Он гонится за богатством и будет искать его всю жизнь, никогда не теряя надежды.
Мои приятели искали это сокровище ежедневно на протяжении восемнадцати лет; они так ничего и не нашли, но отнюдь не приходили в отчаяние. Они были совершенно уверены, что когда-нибудь да найдут. За те три месяца, что я пробыл с ними, мы не нашли ровно ничего, но искали с увлечением, и время летело незаметно. Вскоре после того как я уехал, один мексиканец, шатаясь по окрестностям, нашел "карман", в котором было на сто двадцать пять тысяч золота, и в таком месте, где нашим и в голову не приходило искать. Вот что значит счастье! И вот как несправедливая и коварная природа относится к честности и упорству в труде.
Наши костюмы порядком поизносились, но беда была невелика. Мы не отстали от моды: остальное население одевалось не лучше нас. У моих приятелей вот уже несколько месяцев не было ни цента, да они и не нуждались в деньгах: у них имелся прочный кредит на свинину, кофе, муку, бобы и патоку. Если уж говорить о какой-то разнице, то из нас троих всего хуже был одет Джим Гиллис; если можно было уловить какую-нибудь разницу в степени ветхости, то лохмотья Джима казались самыми ветхими, но он отличался врожденным изяществом и держался так, что на нем всякая рвань казалась достойной короля. Однажды мы сидели в ободранном, полуразвалившемся кабачке, когда туда зашли бродячие музыканты: один играл на банджо, а другой очень неуклюже плясал и пел комические песенки так, что делалось тошно. Они пустили по рукам шляпу и собрали с десятка обанкротившихся старателей центов тридцать. Когда шляпа дошла до Джима, он сказал мне независимым тоном миллионера: "Дай мне доллар".