Из берлинского гетто в новый мир
Шрифт:
Прощание с театром
Вернемся в Хальбштадт. На следующий день после праздника мы устроили выходной. Мы остались в деревне, где нас расквартировали. В этих идиллических сельских условиях мы отлично отдохнули, оправились от пережитых нами мытарств, а кое-кто и от обильного возлияния накануне. Впрочем, в этот день был банкет. Пригласили всех. Я не могла пойти. Меня неожиданно навестил мой муж. Он устраивал мне часто такие сюрпризы. Причем я не могу сказать, что его толкало на это: тоска или ревность. Наверное, и то и другое.
Да, и это случилось в Днепропетровске. Я вышла замуж. За инженера-строителя. Он для нас сконструировал разборную сцену. Поскольку я ничего не понимаю в технике, его объяснения об этой сложной конструкции продолжались до тех пор, пока они не перешли в объяснение в любви.
Наши деловые
Нашу совместную жизнь нам удалось сконструировать лучше, чем сцену. Однажды воскресным утром я сказала мужу: «Иосиф, пора показать твою конструкцию Максиму. Этот вопрос он решает, а не я». Иосиф рассмеялся. Пришел Максим. Он одобрил и изобретение Иосифа, и наше решение пожениться.
Иосиф представил меня своим родителям. Они устроили праздничный обед. И наш союз на всю жизнь был заключен. Нам не потребовалось даже идти в загс. Так просто это было тогда. Брак считался законным и без штемпеля. Во время войны регистрация брака была, правда, введена снова. Пожалуйста! Со штемпелем или без штемпеля, неважно. Важно, что он и она счастливы. И мы были счастливы. Правда, мой муж был далек от театра, но он любил книги, кино и меня.
Да, театр он не любил, наш театр. В самом деле, дома я была урывками. «Ты за кого вышла замуж? За меня? Или за театр?»? спрашивал он опять и опять. Он настаивал на том, чтобы я ушла из театра. Но я не могла. Не могла оставить театр. Так паша совместная жизнь началась с конфликта. Но? что случается очень редко? конфликт разрешился сам собой. Примерно через год.
Максим Валентин и актеры нашего театра вернулись в Москву. Герман Грейд? в Швейцарию. Оставшаяся часть труппы была, как говорится, ни два ни полтора. В Одессе в то время тоже существовал Немецкий колхозный театр. Ему не хватало актеров. С удивительной энергией и самоотверженностью им руководила немецко-венгерский режиссер Ильза Берендт-Гроа, коммунистка. Кому-то пришла в голову умная мысль, вероятно тресту, объединить обе труппы. Меня хотели назначить директором. Мои коллеги просили об этом. Но в одесском театре уже был директор. Я решила, что мой муж прав. Если без меня, как актрисы и как директора, могут обойтись, к чему эта жертва? Я рассталась с театром. Труппу я отправила в Одессу. И попрощалась со всеми. Нелегко это мне далось.
Мы с мужем отправились в Москву. В моей комнате жила дочка соседей, которая успела выйти замуж и родить ребенка. Мать ее жила в том же доме. По решению райсовета ее оставили в моей комнате, а нам дали другую. Девять квадратных метров. Половина той, которая была у меня прежде. Меня это не очень обрадовало. Но я нашла решение райсовета правильным, человечным.
В то время в Москве не было немецкого театра. Мне пришла в голову мысль отправиться в Еврейский театр. И вот я сидела перед великим Михоэлсом. Он хорошо помнил меня. Посмотрел на меня своим философским взглядом и сказал: «Для массовок вы слишком хороши. Но ничего другого я вам пока что предложить не могу. У нас слишком много женщин и слишком мало женских ролей. Решайте сами».
Легко сказать. Изо дня в день я терзала свою душу. Всеми фибрами я стремилась в театр. Но участвовать только в массовках? Нет, это не дело для меня, решила я. Возвратиться в Минск? Не подходит моему мужу. Я была бы снова постоянно на колесах, а он оставался бы один.
В московской школе имени Карла Либкнехта
В Москве была тогда школа имени Карла Либкнехта. Немецкая средняя школа? настоящий интернационал. Директор? венгерка, секретарь парторганизации и преподавательница русского языка? русская, другие учителя? немцы, русские, французы, англичане, австрийцы. И все вместе? замечательный коллектив. Дети чувствовали себя очень хорошо в этой подлинно человечной атмосфере.
В этой школе не было кружков самодеятельности. Только по большим праздникам дети выступали с концертными программами. Я отправилась к директору товарищу Крамер. Она встретила меня с воодушевлением. «Хорошо, что ты пришла. Нам как раз не хватает кого-то, кто занялся бы этим делом. Мы всем поможем тебе!» Она сдержала слово.
Для самых маленьких я пригласила одну из лучших преподавательниц танца.
Мои молодые энтузиасты хотели, конечно, поставить «Коварство и любовь». Я соглашалась лишь на отдельные сцены. Они настаивали на постановке всей пьесы. Я пошла к режиссеру Гансу Роденбергу. Попросила его помочь мне разработать режиссерский план. «Ты должна разработать его сама»,? сказал он. Но он долго и подробно объяснял мне, как поставить пьесу. Он согласился даже быть нашим консультантом. Только мы приступили к репетициям? немецкую школу закрыли. Почему? Никто не зная. Я стала снова искать работу.
Моя подруга Мирра
Из Испании вернулась Эмма Вольф. Как и раньше, в ее доме собиралось много гостей. Тем более что она интересно рассказывала о своих впечатлениях. Она жила теперь в центре Москвы, на Арбате, в маленькой двухкомнатной квартире. Муж мой часто выезжал в командировки. Я проводила у нее многие вечера. Очень для меня интересные вечера. Я встречала старых знакомых. Познакомилась с новыми людьми. Среди них? с милой изящной женщиной, к которой меня сразу потянуло: Мирра Лилина, редактор и публицист. Работала она на радио. Отличалась незаурядным интеллектом. Не забыть ее больших, полных любопытства глаз. У нее в голове словно запечатлелась целая литературная энциклопедия и справочник по марксизму. Она обладала феноменальной памятью. Все, что она когда-либо учила или прочитала, было разложено у нее по полочкам. Если кто-нибудь из ее друзей нуждался в справке, цитате, он звонил не в библиотеку, а ей. Было ей двадцать пять лет. А выглядела школьницей. Уже несколько лет она вела кружок но диалектическому материализму. Как утверждали участники, так живо, что редко | кто, пропускал занятия. При всех ее интеллектуальных способностях Мирра была очень непосредственной, почти детски наивной, чуткой к людям. Вот эта-то смесь и привлекала меня. Она могла одна занять целое общество. Но могла и очень внимательно слушать. На это способны далеко не все хорошие рассказчики. И она могла смеяться так весело и сердечно, что люди смеялись вместе с ней, даже если им и было не до смеха.
С тех пор между нами установилась тесная дружба. И после того, как я переселилась в Германскую Демократическую Республику, мы часто встречались. Сначала я по нескольку раз в год приезжала в Москву по делам службы. Теперь мои московские друзья приезжают ко мне. Дважды была у меня за последние годы и Мирра. Оба раза она вела записи. Наши достижения произвели на нее большое впечатление. Но прежде всего наши люди. Советский литературный ежемесячник «Звезда» опубликовал ее дневники. По-видимому, они вызвали большой интерес. Некоторые из тех, о ком она написала, герои дневника, теперь часто получают письма из Советского Союза. Им пишут преподаватели немецкого языка и интернациональные клубы. Кое-кто из читателей послал своим немецким друзьям все четыре номера этого журнала. Один из них даже переплел их. Все, о ком Мирра написала, прочли ее записки с волнением. Мы только спрашивали себя, не слишком ли благожелательно она изобразила нас, берлинцев? «Берлин выглядит совсем по-другому, чем я себе представляла. И берлинцы очень милый народ. На их лицах всегда видишь улыбку, и каждому они говорят: „Доброе утро“, „Добрый день“ и „До свидания“. Даже в полицейском участке, куда я пришла, чтобы прописаться. Продавщицы тебе улыбаются и говорят: „Большое спасибо“. Даже если ты их мучаешь вопросами и ничего не покупаешь. Господи боже мой, почему немцы говорят по-немецки так быстро? Я не понимаю ни слова, хожу по Берлину как глухонемая. Удивительно! В сущности, Берлин? пограничный город, граница совсем близко. Вот защитная стена, вот пограничники. И тем не менее все это как-то не бросается в глаза, этого не замечаешь, это сразу же забываешь. Ничто, ну совсем ничто не напоминает в Берлине о том, что он стоит у самой границы. Спокойный, мирный город!»