Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)

Фрай Макс

Проведя бессонную ночь, под утро я не помещался в комнатке, но был удовлетворен тем, что увидел в зеркале. Мне нравился этот громила величиной с небоскреб. Дефекты, бросавшиеся в глаза в ночной панике, терялись на фоне мощи моего натертого маслами обнаженного тела.

Утром я был представлен силачам. Они, кажется, встретили меня благосклонно, внимательно оглядели, заставили походить по небольшому подиуму, принимая позы, эффектно подчеркивающие мускулы. Они приглядывались ко мне полчаса, потом, кажется, приняли в свой круг, хотя ничего определенного не сказали. Силачи промолчали, это означало, что они не против. Я стал двенадцатым, последним в группе. Отдыхая после волнений, я пил холодную воду, брызгая на разгоряченные руки и грудь. Их староста составлял какие-то списки ежедневных дежурств. Со слов я догадался, что в первый день будут работать все участники группы, каждый следующий день количество работающих сокращается на одного, до двенадцатого дня, когда всю работу будет

выполнять оставшийся, последний.

Первым убывающим оказался староста, который и составлял списки. Следующим был эффектно, но умеренно накаченный блондин лет тридцати, он все время вился перед взглядом старосты и, видимо, был его правой рукой. Должно быть, их сближали узы родства или какие-то другие неизвестные мне отношения. Я пытался крутиться точно так же и даже поднял упавшую ручку, но староста строго попросил меня отойти в сторону и не мешать. Показалось, что очередность убывания давно продумана: третьим и четвертым назначили братьев-близнецов, светлокожих мулатов, с крепкими треугольными телами и сравнительно короткими ногами. Потом работающих должен был покинуть самый высокий, блестящий негр, видимо, хороший приятель блондина. Каждый раз, когда староста называл очередного убывающего, я подходил поближе, догадываясь, работа, с которой будут в первый день справляться двенадцать человек, постепенно навалится на одиннадцать, десять, девять... пять, четыре и среди них я, новенький, не знающий, что предстоит делать и как. Я осмелел и стал настаивать на своей кандидатуре, но староста был глух. Он смотрел на небольшую кучку оставшихся, чьи глаза молили о милости. Позади нас счастливчики загорали, разгуливали по песку, пинали кочки. Нас осталось двое – я и сероглазый брюнет со шрамом вдоль лба. Неизвестно, по молчаливому соглашению или по договоренности, староста одобрительно смерил его взглядом и, назвав следующим, дружески похлопал по плечу: «Ты молодой, выдержишь, все будет ОК. А кто последний, надеюсь, понятно», – спокойно произнес он. В его словах не было желания унизить или наказать, не было насмешки или превосходства. Констатация факта – мне в двенадцатый день предстоит выполнить работу двенадцати мощных, высоченных, сверкающих бицепсами, вымазанных маслом для загара силачей. Это была данность. На моем месте мог оказаться любой. Но не оказался.

Вся сложность создавшегося положения дошла до меня лишь по дороге домой. Я злился, от этого вспыхивали всякие неправдоподобные предположения. Про какой-то заговор. Про тайные узы, объединяющие силачей. Да и приняли ли они меня в свой круг? Или просто решили подшутить. Решение завтра же бросить эту затею, пересилила догадка: вдруг, список и предстоящая работа – всего лишь проверка. Или розыгрыш, с целью обнаружить мои истинные размеры и посмеяться? Я решил не сдаваться, был готов пройти любые испытания. Уж очень хотелось примкнуть к ним и стать своим, даже не знаю, почему.

Придя домой, усталый как никогда, я открутил вентиль и сдулся. Завел будильник на пять – два часа накачаться, позавтракать, настроиться и, не спеша, дойти до места работы. Включил фумигатор, упал в гамак и уснул.

Утром, беспрерывно ругаясь, от отчаяния готовый все бросить, я кое-как приготовил тело, увеличив размеры раз в сто. На всякий случай брызнул одеколоном за уши, надел новую белую рубашку, узкие голубые джинсы и отправился в неизвестность первого рабочего дня.

К моему приходу все члены группы собрались на небольшой, усыпанной песком и гравием, площадке. Староста озабоченно перебегал от одной группки силачей к другой и давал указания. Заметив меня, он хмуро глянул на часы, но ничего не сказал. Быстро и довольно грубо хватая за плечи и локти, он вел каждого к его месту. Я был последним, завершающим шахматный порядок расположения двенадцати бодрых, крепких мужчин.

Потом староста скомандовал снять одежду, все раздевались, бросали на песок штаны и рубахи, оставшись, кто в боксерских шортах, кто - в узенькой полоске плавок, кто - в полупрозрачных трикотажных трусах. Тогда староста громко скомандовал поднять руки. Все и я, подчинились. В следующее мгновение что-то непередаваемо тяжелое легло на мои руки. По выражению лиц стоящих рядом я понял, что они испытывают то же неожиданное и неприятное чувство навалившейся на руки невыносимой тяжести. На лбу моего соседа, блондина, приятеля старосты, выступили крупные капли пота, они стекали по щекам на шею и грудь. Тяжесть проявлялась болезненным натяжением кожи. Не знаю, сколько мы так стояли, час или два, но вскоре я почувствовал, что ручеек пота змейкой сползает по спине.

Вскоре руки заныли, отнялись, стали ватными. Рой мелких мошек кружил в них. Больше всего я боялся, что под тяжестью воздух начнет медленно уходить через щели вентиля или кожа, не выдержав давления, треснет, тогда я начну сдуваться и опозорюсь. Я нашел удобное положение пальцев, слегка опустив руки вниз, отдав большую часть ноши остальным. Я стоял и касался лишь ладонями, не ощущая давления. Так было совсем легко, почти удобно, но все равно, устав от неподвижности, тело зудело, а лунка на спине, по которой тек ручеек пота, стала чесаться. Полуденный зной нестерпимо

пек голову, волосы дымились от жары, словно вот-вот загорятся. Я закрыл глаза, сосчитал до тысячи, потом попытался представить ясный осенний день в горах, маленький каменный домик без электричества, с буржуйкой и низкими окнами, что затерялся на небольшой лужайке, поросшей мхом и травкой, среди серых скал. От этих мыслей клонило в сон, хотелось скорей опустить руки, лечь и дремать прямо на песке под палящим солнцем. Негр опустил одну руку, снял флягу, прикрепленную к поясу, глотнул, обрызгал потный шоколад тела, передал флягу соседу, рыжему мужчине, убывающему в числе последних. Тот глотнул, умылся, передал флягу мне. Там оставалось немного воды, я потряс, давая понять остальным, чьи усталые потухшие от жары зрачки были прикованы к моей руке с флягой, что остаток мой. Я допил, бросил пустую флягу на песок, закрыл глаза и замер. Было неловко, что я допил все до конца. Потом я стоял, зажмурившись, борясь с дремотой. От усталости тело стало свинцовым.

Кто-то тронул меня. Я открыл глаза. Негр улыбался, укрепляя пустую флягу у пояса. Блондин крестом растянулся на песке, рядом с ним по-турецки сидели два мулата-близнеца, пили воду из пластиковых бутылок, говорили о чем-то. Все остальные, видимо, ушли тут же, как ноша отпустила. Первый рабочий день закончился.

Второй и третий дни были мало примечательными. Видимость усердия и халтура экономили мне силы. Другие силачи как могли старались облегчить себе труд. Все, почти одновременно поняли, что намного удобнее стоять в легких набедренных повязках. Многие повесили на шеи или укрепили на бедрах пластиковые фляги. На головы повязали белые платки. Рыжий принес пульверизатор, периодически брызгал на себя и окружающих. На четвертый день, привыкнув неподвижно стоять с вытянутыми руками, я решил немного поддержать товарищей, и, выпрямившись, принял часть тяжести на себя.

С уходом негра и близнецов ноша стала заметно тяжелее. Не знаю почему, из чувства ли группы, из-за совести или из спортивного интереса, я держал ношу, переживая ее давящую тяжесть. Неожиданно на меня налетал страх, что под давлением мое тело сдуется. Тогда я внимательно оглядывал свои руки с набухшими венами, грудь и наклонялся осмотреть окаменевший от напряжения и боли живот, межреберные мышцы, торс в набедренной повязке, пальцы ног на раскаленном серо-желтом песке.

Не знаю, сколько я стоял с закрытыми глазами, возомнив себя толстой белой колонной из мрамора. Потом шагал на месте, чтобы размять затекшие ноги, и, вдруг, почувствовал, как что-то больно укололо в пятку. Последовала характерная слабость, какая обычно сопровождает сдутие. Напрягшись всем телом, я вслушивался, пытаясь уловить звук уходящего из ноги воздуха, ощутить, не становится ли голень короче, не уменьшается ли стопа в размерах. Но ничего не почувствовал. За холодком, на некоторое время пронизавшим меня, огромные капли пота покатились по спине, стоящий рядом рыжий спросил: «Ты нормально?» – «А что?» – «Ты белый, как мел». Я сказал, что в порядке, закрыл глаза и продолжал представлять себя мраморной колонной с завитушками вместо головы и рук, белой, лучистой, подпирающей многотонный портик.

Проснувшись утром шестого дня, я заметил на коже растяжения, в некоторых местах она обвисла, как морда бульдога. Я немного полежал в гамаке, прижав колени к животу, потом принялся за ежедневную процедуру подкачки, не без удивления обнаружив, как сильно увеличились мои мускулы за это время. По цифрам датчика насоса, было видно, что надувать можно уже меньше, да и ростом я, кажется, стал повыше.

Шестой день прошел быстро – погода испортилась, было прохладно. Остывшее тело жаждало тепла – я напрягся и честно принял на себя добрую долю ноши. От напряжения мышцы ныли, зато тело согрелось. К вечеру нас атаковали мошки, прилетевшие роем на прохладу и человеческие испарения. Сначала, освободив руку, я пытался отгонять или прихлопывать ползающих по лицу насекомых, потом понял, что это бесполезно. Мои руки покрылись черным бархатом кровопийц, на спинах стоящих впереди рыжего и брюнета, копошился целый рой этих тварей. К концу дня, кажется, образовалась компания, состоящая из меня, рыжего и брюнета. Скоро нас останется трое. Рабочий день был окончен, все разбежались, а мы продолжали разговаривать о продуктах, содержащих большой процент белка, о подходящей диете для силачей. В этот день я вернулся домой хоть и с зудящей от укусов кожей, но довольный собой.

На следующий день они встали рядом, и, когда солнце пряталось за тучей, даря ненадолго долгожданную тень, мы втроем вполголоса разговаривали. Ноша, упавшая в этот день на нас, показалась намного тяжелее. Ближе к вечеру явился староста с фонендоскопом на шее, он прослушивал каждого, ощупывал мускулы и мерил давление. Я поморщился, представляя, что будет, когда он дойдет до меня и обнаружит надутые мышцы. Померив давление у рыжего, староста передвинулся ко мне и проделал все те же процедуры: сдвинул брови, несколько раз приложил к моей груди холодную медальку фонендоскопа, вдавил в кожу предплечья электронный тонометр, ощупал мышцы. Потом он покачал головой, внимательно глянул мне в глаза, занес что-то в регистрационный журнал, пожелал всем удачи и удалился.