Из дневника 'Попаданца'. Необычный попаданец в 1941г.
Шрифт:
Вот и седня с утра собирались окрестности оглядеть, пока вставали с постели, Машуня решила в одном лифчике мимо меня безнаказно пройти. А как же мимо пропустить такое внедрилище разврата, без внедрения-то, нет, это был бы не порядок, я ведь не трагик, ой не комик, ах да вспомнил, не гомик, и не импотенторенто. Вот и накрылась наша прогулка, а после одушевления (не оживания, а приема душа), причем пришлось дважды его принимать (НУ САМИ ПОНИМАЕТЕ ПОЧЕМУ) мы собирались пойти купаться. (МеШтатели, размеШтались), а в промежутках между одушевлениями чтоб заглушить Машины крики-стоны, пришлось врубать телевизор, как звуко-дымовую завесу (через стенку то престарелая
Ну и когда с одушевлением закончили и собирались уже на пляж, по телеку начали читать рецепт каких-то особо хрустящих свиных ушек, ну или ушиных свинок, точно не помню. На это харчеснобство Машка прилипла к телевизору, круче, чем лист от березового веника к ягодичным мышцам в бане.
Потому я и кукую на пляже, читаю Конюшевского, и на попы поглядываю. Ух ты смотри Дженифер Жопес своей жоперсоной, Хы – Хы – Хы. Но надо признать хоть это и не Жопес, но жопес заЧОТный (каламбур господа присяжные) да и с сзади никакой разницы.
Е-мое, я уж долго оказывается, на эту попень смотрю, используя в мечтах ее и по назначению и не очень, а если ща Машка спалит, это ж шпили-вили в особо извращенной форме, мне за это будет, она ж мне ноги оторвет, и третью тоже. И я скромно потупив свои бесстыжие глазки, пытаюсь осилить чего ж там намудрил Конюшевский. Ну и начав – читать надо до конца, книга-то интересная, и написана не очень адекватно (это не ругань, это в смысле оригинально)
И читаю, и читаю, а попы с сисями (ударение на "я") вокруг меня вихляют безнаказно. И так уже с часик прошло, а солнУшко головку припекает, ну голову хочу сказать припекает (ту что на плечах), и тут БАЦ, че-то потемнело, нахрен, в глазах, и не только в глазах, но и в ухах, (или так не говрят?), наступил локальный трындец с элементами амбы и звиздеца великолепного.
Фьюююююить. Буууум. Баааац, Тарарам. Трындюкс.
24 июня 1941 года где-то в Белоруссии в в полусотне километров от границы с Польшей
Открываю глаза, думаю, покемарил чуток, и баста, скоро Машундра должна подтянутся, а вокруг какая-то гигахрень происходит. Лежу в окопе (или ячейка, не спец я), короче яма в земле, однозначно, припорошен землицей (странно, почему не песком я ж на пляже) оглядываюсь, ба на мне форма военная, но такую, я точно не носил. На границе у меня сперва советское ХБ было (причем, по-моему, строительное), после окончания учебки выдали трехцветку (так у нас камуфляж обзывали). А так форма, какая-то незнакомая, плюс без погон, я-то привык, что на мне погоны были да с зелеными буквами ПВ, плюс шеврон на плече "ПВ РОССИИ" с триколором. Правда, прошло много лет с тех пор, ну как я погранцом то на таджикско-афганской границе был, на воротнике какая-то хрень, какие-то параллелепипеды, или как их там параллелограммы что ли.
Рядом человек в такой же форме лежит, бля он же мертвый, бр-р у меня глюки, тут слышу кто-то говорит, причем звук порнофильмовский. Ну да по-немецки гуторят, оглядываюсь, два
— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым.
— Хоре, пацаны кино мочить, че за херня происходит, может, расскажете?
— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым.
— Пацаны хватит выёживаться, я ж могу и в тыкву дать, да так, что голова в трусы провалится, и памперс не поможет. Что происходит, где я, кто вы?
— Грым-брым-брым-ферфлюхтер-русише-швайне-брым-грым-брым. — произнося эту нечленораздельную (фу, какое слово) фразу, немцеприкинутый, берет свою ружбайку поудобней, и хрясь мне по башке.
В глазах заплясали не то, что бы звездочки, а целые галактики нахрен, я столько звезд и ясной ночью не видал. Реконструкторы хреновы офигели чтоли?
— Ты че, с дуба рухнул, верблюдофил долбанутый, — говоря я и отряхая голову и форму от землицы (прикиньте, по-моему, это чернозём). У тя что, лишние яйца завелись, — и буром пру на того, тот почему-то чуть сел на очко, и взглядом другого просит ему помочь.
Рывком выхватываю ружбайку (офигеть, она какая-то, необычная), и наотмашь хреначу фулюгана по башне, второй снимает с плеча свое ружье. Карамультук у него точная копия того, что у меня в руках, он пытается передернуть затвор, да куда там ему, хренанасеньки, прикладом "получи фашист гранату". Оба фулюгана лежат у моего окопа (щели, ячейки – выберите нужное) разинув пасти.
— Не пацаны в чем дело, я в натуре что ли в танке?
Второй прям лежа опять тянется ручонками очумелыми к ружбайке, хрясь получает прикладом в солнечное сплетение, минуты три высокооктанового оргазма обеспечены.
Фулюганы Вилли и Рулле (по карлсонски) валяются и зло смотрят на меня, я в руках как дикарь дубину, держу их ружьецо, второе лежит за спиной.
Они не то, что бы, не отвечают мне, но их ответ это какое-то бормотание причем по немецки, вот утырки.
— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, — кто-то, кого-то зовет, осматриваюсь, ко мне идет мужичок в такой же форме, как и моя.
Оглядываюсь вокруг, старлея нигде не видно, че и у этого глюки, где ж они старлея увидел.
Тот прет на меня как паровоз:
— Товарищ командир, значит, мы только двое выжили, тут по полю, такие же как эти немцы ходят, добивают наших.
— Это кто командир, я что ли?
— Товарищ старший лейтенант, что с вами, вас по моему контузило, у вашей ячейки немец мину с миномета положил, я думал вас в куски, а у вас значит только контузия.
— Ты кто боец?
— Рядовой Василь Тыгнырядно.
— А я кто?
— Как кто, старший лейтенант Каримов.
— Слышь Васек, а число сегодня, какое?
— Двадцать четвертое июня, второй день немец прет, вчера вечером вы с группой пограничников вышли к нашему батальону, а у нас комроты три убило, и комбат (как старший по званию) вам приказал принять роту, а теперь роты нет, да и батальона тоже.
Я тупо сел, дочитался блин Конторовичей, Конюшевских, Логиновых, мне сниться, или я реально попал в 24 июня 1941 года?
— Васек ущипни меня.