Из дневника улитки
Шрифт:
2
О горах очков, потому что это наглядно?
О золотых зубах, потому что это весомо?
Об одиночках и их причудах, потому что многозначные числа не производят впечатления?
О результатах и спорах позади запятой?
Нет, дети.
Только о привыкании в его миролюбивом воскресном убранстве.
Верно: вы неповинны. И я, достаточно поздно родившийся, тоже считаюсь незапятнанным. Но только если я хотел бы забыть, а вы не хотели бы знать, как постепенно приходили к тому,
Как вы знаете, я родился в Вольном городе Данциге, который после первой мировой войны был отторгнут от Германского рейха и вместе с окрестными районами был под мандатом Лиги Наций.
Статья 73 конституции гласила: «Все подданные Вольного города Данциг равны перед законом. Любые исключения незаконны».
Статья 96 конституции гласила: «Существует полная свобода вероисповедания и свобода совести».
Из четырехсот тысяч (согласно переписи населения в августе 1929 года) граждан Вольного города (к которым был причислен и я, не достигший еще двухлетнего возраста) здесь жило 10 448 евреев, среди них лишь незначительную часть составляли крещеные.
Немецкие националисты и социал-демократы попеременно образовывали коалиционные правительства. В 1930 году немецкий националист д-р Эрнст Цим согласился на создание правительства меньшинства. Впредь он был ограничен двенадцатью голосами национал-социалистов. Два года спустя НСРПГ (Национал-социалистическая рабочая партия Германии) призвала на демонстрацию, которая утром прошла через город, после обеда через пригород Лангфур, потом, устав под грузом транспарантов и знамен, заполнила сад-ресторан «Кляйн-Хаммерпарк». Заключительный митинг проходил под лозунгом: «Евреи — наше несчастье». Газеты назвали его впечатляющим.
Правда, депутат — социал-демократ Камницер заявил протест от имени данцигских граждан еврейского происхождения, но сенатор по внутренним делам не усмотрел уголовно-правового состава преступления, хотя ему предъявили фотографию транспаранта с надписью: «Смерть спекулянтам и мошенникам». (Поскольку среди евреев есть спекулянты и мошенники, равно как есть они среди христиан и атеистов, угроза, так было сказано, касалась не только спекулянтов и мошенников — евреев, но и спекулянтов и мошенников других вероисповеданий.)
Ничего особенного: одна из манифестаций с определенной целью среди других манифестаций с другими целями. Нет убитых, нет раненых, материальный ущерб не причинен. Лишь пива выпито больше и больше шума вблизи качелей. (Тогда пели: «Васильковая синь…», теперь поют: «Сегодня день такой прекрасный…») Разряженная молодежь, множество цветастых летних платьев — народный праздник. Поскольку каждый боится несчастья и хотел бы его избежать, всяк рад услышать имя Несчастья, узнать наконец, в чем причина всего этого вздорожания, безработицы, нехватки жилья. В Кляйн-Хаммерпарке, под каштанами, громко заявлять об этом было легко. А кляйн-хаммерпарки были (и есть) повсюду. Потому и не уточнялось: «Данцигские евреи — наше несчастье». Повсюду, вообще. Где бы ни искали подходящего имени для Несчастья, его находили: во Франкфурте и Билефельде, в Лейпциге и Карлсруэ, в Данциге и Клеве, куда я недавно приехал под дождем и расписался в Золотой
Городок вблизи голландской границы, набитый историей и лебедями, незадолго до конца войны был разрушен, а ныне, беспорядочно восстановленный, грозит развалиться. (Промышленности мало — производство детской обуви и маргарина. Потому многие ездят на работу кто куда. Мы вскарабкались с 25,9 до 30,1 процента: местность с будущим…)
Когда вечером я хотел провести диспут со школьницами реального училища, помост заняли переодетые гимназисты из Эркеленца или Кевелера, объявили себя с помощью простого раскола в сознании большинством и стали хором сотрясать насыщенный запахом школьной мастики воздух: «Кто предатели-супостаты? Наши социал-демократы!»
После диспута — я попытался очистить историю от расхожих фальсификаций — некоторые из палачей попросили у меня автограф.
Опять-таки ничего особенного: короткая перепалка. Притязания на микрофон. Обычно мягкий Эрдман Линде тоже ввязался. Казначея СДПГ свалили с ног. (Говорят, сломал руку.) Остался только хор: «Кто предатели-супостаты…» — ведь вопрос о предателях столь же стар, как и желание услышать имя Несчастья.
В Клеве, нижнерейнском городке, а также в соседних общинах Калькар, Гох и Удем в 1933 году жили объединенные в синагогальной общине Клеве 352 еврея. Столько несчастья граждане города не хотели терпеть.
Так оно, дети, и начинается: евреи такие-то. Иностранные рабочие хотят того-то. Социал-демократы сделали то-то. Каждый обыватель является тем-то. Негры. Левые. Классовый враг. Китайцы и саксонцы считают-имеют-думают-являются…
Дорожные знаки со сменными надписями при неизменной цели: уничтожить-разоблачить-отлучить-разбить-упразднить-усмирить-ликвидировать-перевоспитать-изолировать-искоренить.
Моя улитка знает этот нержавеющий язык, эти дважды закаленные лихие слова, этот указующий перст ленинской руки.
Насколько безобидны или пугающи эти сменяющиеся ораторы у микрофона, когда они перечисляют способы действий ангела смерти: сурово-окончательно-полностью-начисто-резко — и заявляют о своей приверженности к тому, без чего якобы не обойтись: к безоговорочно непримиримому, исключительно непоколебимому, к безудержному улучшению мира без пощады?
Я теперь каждый день слышу об этом (порой с изумлением). Они подходят вплотную к тому же. И я вижу, как мерцающий свет ненависти озаряет красотой юные лица. Находка для фотографа. Их немного, большинство взирает на них растерянно и с тоской. Они хотят ликвидировать — что-нибудь: систему или, на худой конец, меня.
Потом, за пивом, они милы и даже степенно вежливы. Дескать, они не то имели в виду, и вообще — «все эти приемчики» и они сами скучны, а то и смешны. Они куражатся, потому что застоялись. Им жаль самих себя. Бездомны, потому что они из слишком хороших домов. Угрюмые любимчики, они выплескивают свои трудности в бесконечных причитаниях: родители, школа, условия — все не по нраву. (Бросается в глаза, что когда их предводитель говорит не в микрофон, он скован и запинается.) От их кроткой жалобности я становлюсь более ироничным, чем мне бы хотелось. Я говорю, говорю не то, не так, долго, длинно, пока это им не надоедает и они, усталые, не уходят.