Из дневника улитки
Шрифт:
За истекшее время люди высадились на Луне. Я вовсе не смеюсь, она ваша, эта Луна. Только позвольте мне заменить геометрическое тело на дюреровской гравюре (в центре) на космический модуль. И согласитесь: смотреть на все это довольно скучно, тем более что изображение часто расплывается. При старте испытываешь разочарование, если все, как всегда, идет гладко. И эти напыщенные речи. У вас это куда лучше выходит. Например, когда Рауль зажимает нос пальцами и считает: «шесть, пять, четыре…» Пошли, отлив начался. Поищем в лужицах морские ушки и в водорослях желанных улиток. А может, найдем и букцину, а то и двух. Может, из противоречий и получится что-то путное. Может, в песке и найдется
Когда Альбрехт Дюрер, вскоре после смерти матери, начал гравировать «Melencolia» по заранее сделанным наброскам — дело было солнечным утром в понедельник, кругом смех и радостная болтовня, — он обнаружил в складках одежды на одном из набросков связку ключей своей — по свидетельству Пиркхаймера — сварливой супруги Агнессы. Дюрер любил рисовать вьющиеся бороды; и нам остается лишь гадать, какие двери и ларцы открывались теми ключами и не был ли Сатурн слесарем.
Пановский и Заксль предполагают, что связка ключей означает господство и светскую власть; я перевожу это на бытовой язык: родители (оба) работают, по девять часов в день находятся вне дома и вешают своим детям на шею ключ от квартиры (обычно на шнурке). Детей этих сразу видно. Всегда и везде — правда, их пока еще не гравировали по меди, — они напускают на себя взрослость и меланхолию. (Рауль дружит с такими мальчишками «с ключом на шее», живущими на Нидштрассе, и встречается с ними на ничейной территории или же на Перельсплац.)
А если все это выдумано и снято в декорациях на телестудии? А на Луне никого и не было? Если лунная пыль и кратеры — надувательство? А Море Спокойствия нарисовано на кулисе? Может, между русскими и американцами заключено тайное соглашение? И успехи в мирном освоении космоса — ложь? А великие державы с готовностью приписывают друг другу разные достижения? И маленькие люди лишь послушно и жадно изумляются?
Все еще шум вокруг немецкой марки: повышать или не повышать ее золотое содержание? А Барцель говорит: «Со всей откровенностью». — Мелкотравчато. — Я варю ската, в свежем виде он сильно пахнет йодом. И строчу в тени поваленного на бок бункера.
Скептик вновь появляется. Пепельницы, полные окурков, лучшее тому доказательство. На всякий горшок нашлась крышка. Все тайны сами собой открылись, стоило их правильно назвать.
Мы беседовали (за стаканом бретонского сидра) и спорили (во время отлива на берегу) по поводу клещей под подолом Меланхолии, по поводу магического квадрата чисел и циркуля, вообще о смысле аллегории. Мы цитировали Беньямина и Пруста, консервативного Гелена и его ученика — левого радикала Лепениса, Скептик (с симпатией) своего Шопенгауэра, я (с симпатией) — горбатого мастера прописных истин. Мы помянули (мимоходом) максимилианский кружок гуманистов и оба обнаружили знание суждений Дюрера о «четырех темпераментах». Мы избегали настоящего, и оно наказало нас презрением к прошлому.
Мы обсудили, во-первых, квадрат чисел как своеобразную подпись художника; во-вторых, Сатурн как принцип; в-третьих, эпоху Просвещения в Европе и ее путь к мракобесию; в-четвертых, меланхолию как тип общественной позиции; в-пятых, болезнь Дюрера, желтое пятно, и в-шестых, хоть мы и жаждали избегать настоящего, обещание всеобщего счастья и запрет на меланхолию в коммунистических государствах.
Скептик большей частью возражал. Его раздражали сами эти понятия. Он нанял машину с динамиком, которая обычно рекламировала какой-нибудь товар («Дюбонне», газ бутан), и возвестил по-немецки и по-французски в Плюйене, в Плавеноне, в гавани Эрки, на набережных и пляжах при отливе свои сомнения во всем: прилив, мол, принесет с собой мазут, придется уезжать раньше срока, и вообще бросил меланхолическую тень на весь купальный сезон.
Что
Разглядывая гравюру по меди, изображенную на художественной почтовой открытке, и замерив ее пропорции, Скептик блеснул эрудицией, упомянув об отношениях между Альбрехтом Дюрером и Николаем Кузанским, после чего наше пляжное настроение заметно портится — оно застывает и улетучивается. Смех испаряется, становится тягучим. Куда как весело в разгар прилива. (Купаться в это время опасно.)
Выстрелить в улитку. Перед этим — дыхательные упражнения. Даже Скептик теряет в весе.
Он подвергается побоям. Весной сорок второго особенно часто. То ремнем, то велосипедной спицей. Хозяину не нравится его тон: это вечное брюзжанье. «Прелестно, — мог он сказать, — и тем не менее разочаровывает». Сидя в подвале, Скептик не слышал завывания ветра. И говорил: «Снаружи все противоречит фактам».
Или же смеется неизвестно над чем. Лишь после многократных угроз и отстегивания пряжки ремня: «Над чем смеетесь!» — он удивляется: «Ну разве не смешно, что я категорически требую мятных таблеток?»
Во время очередной порки Скептику мучительнее всего давался перерыв в побоях. Штомме приходилось его делать, чтобы отдышаться. А Скептик старался заполнить паузу: «Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом, однозначном в своей банальности: к примеру, об успехах немецкой армии на Кавказе».
Пришли пересланные сюда письма. Предлагают высказать нечто окончательное по всем вопросам. («Каким вам представляется оптимальное решение: а) конфликта во Вьетнаме, б) демографического взрыва в развивающихся странах, в) проблемы объединения Германии?») Не знаю я никаких оптимальных решений. Куда приятнее смотреть, как Анна вдали на пустом пляже придумывает свои балетные па. (Как она отключилась от всего вокруг.) Дети, не зовите мать, не зовите.
Природа — как неуспевающий ученик. Не верит оторванным от земли философам. Ничего не видя у себя под носом, они рассматривают и расценивают все в целом. Их идефикс — цельность. Типично немецкое мессианство: они хотят вдолбить морю — до самого горизонта — диалектический материализм и подчинить море системе…
То ли от чесотки, то ли от природной склонности, но Скептик, сидя в подвале, тоже выдумывал системы, чтобы тут же их опровергать. Ячеистая система, система из трубок. За систему лестниц без площадок получил побои средней тяжести. И пока велосипедная спица в руке Штоммы еще звенела в воздухе, Штомма услышал отречение Скептика: «Целое — всегда лишь умозрительно!» (Позже он записал в дневнике: «Нет никакой цельной системы, ибо их несколько. Даже улитки не решаются считать себя цельностью».) Не лишенный доброжелательности Штомма подарил Скептику новую тетрадь в линеечку.
Следовало бы (кому?) описать еще кое-что. Некто получил строгое католическое воспитание, но потом, во время учебы в университете, распрощался с религией, но не с потребностью в вере, в течение долгого времени преуспевал в роли ироничного вольнодумца, пресытившись своей иронией и вопреки ясному взгляду на коммунистов стал членом их партии, в наши дни вновь стал верующим в соответствии с полученным воспитанием. (А другой, наоборот, обращается из коммуниста в католика: ничего нет легче.)
Надо нарисовать улитку с двумя домиками.