Из глубины
Шрифт:
18 мая. Если судно затонуло и по трагической случайности упало в одну из глубинных расщелин, что схожа с той, в которой навеки нашло пристанище немецкое судно, то все наши неутомимые попытки отыскать золото — тщетны.
19 мая. Решил вновь открыть ящик стола, чтобы взглянуть на единственный найденный слиток. Открыв ящик стола, я увидел слиток и ужаснулся. Лишь по форме и размерам он напоминал найденный мной предмет. Его уже нельзя было назвать золотом или слитком. Он обуглился и превратился целиком в черный металлический камень неясного происхождения. Всматриваясь в эту черную мглу, не отражающую своей поверхностью даже свет ламп и лучей солнца, мне почудилось, что камень скорее поглощает свет, чем его отражает. Я не видел в его поверхности любых отражений. Понаблюдав за ним, пристально оглядывая его матовую черную поверхность монолитного сплава, мне показалось, что он… Нет, нет, этого не может быть. Я даже не смею написать это, хотя уверен, что эти записи буду читать лишь я, вспоминая свои приключения в Атлантическом океане.
20 мая. Заболел кок. Его внезапный приступ психологического расстройства удивил всю команду.
22 мая. Почти все подготовительные работы к погружению практически закончены. Трофимов выполнил обещание и отремонтировал робота. С трепетом жду назначения новой даты погружения. Коку стало лучше, причем настолько, что, по словам врача Устинова, он может приступить к своим обязанностям. Некоторые из членов команды побаиваются, что кок вернется не только к обязанностям, но и к злобным жестоким шуткам. Я побывал у нашего врача. Он проверил мое физическое состояние здоровья. Я был полностью здоров и мог приступить к погружению. Вечером нас охватила паника. Алехин, которого выписали из лазарета, и разрешили приступить к обязанностям кока, вновь начал вести себя странно. Он в ужасе хватался за голову, кидался на стены, падал, стонал, временами жутко кричал от головной боли. Устинов дал ему несколько таблеток от головной боли. Это мало помогло. Он добавил успокоительное, возбужденному, и, казалось, напуганному чем-то, коку. После приема четырех таблеток снотворного, Алехина все же начало клонить в сон и он задремал. За его прерывистым и громогласным храпом следило пол команды. С наступлением сумерек все довольные разошлись по каютам. Небо заволокло черными тучами. Звезды и луна скрылись из виду, укрывшись черным одеялом лохматых туч. Я не видел молний, но неожиданно без единого грома, нахлынул на наше научное судно поток огромных, казалось не имеющих конца, прохладных струй воды. Дождь лил ровным потоком, словно из гигантского сита. Это внезапное поведение погоды немного огорчило меня и внесло скрытую неясность и смутность в начало моего завтрашнего погружения. Предвкушающая ранняя радость сменилась на сомнения в моем завтрашнем погружения. Ведь, при плохой погоде опустить батискаф на поверхность океана будет довольно сложно, если учитывать нынешний поток дождя и возможное буйство природы завтра. Наш радист обещал по прогнозу на завтра солнечную летнюю погоду. Он вдохновил меня, и я слегка успокоился, хотя уходя от него, я увидел в его глазах, что он чем-то встревожен.
24 мая. Я открыл глаза. Надо мной склонился Устинов. Он всматривался в мои зрачки и был несказанно доволен тем, что я реагирую на его приветливые слова. Я поднялся и обнаружил, что нахожусь в койке в лазарете. Рядом со мной был только врач. Устинов спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что со мной все в порядке. От него я узнал, что со мной произошло, и, как я оказался его пациентом. Я пил чай, а он мне безудержно со страхом и глубоким беспокойством рассказывал о том, что произошло со мной за последние сутки. По его словам я находился в коме около двенадцати часов, после этого моего непредвиденного «сна», ему все же удалось привести меня в чувства. Но вместо ясных рассуждений я упал на пол, мое тело в конвульсиях извивалось, словно змея. Я держался за голову и дико орал. Чтобы я не разбил голову, меня пришлось связать, а затем усыпить. Мне, так же как и Алехину — нашему коку, дали с полдюжины снотворных таблеток и я уснул. Моему внезапному пробуждению Устинов был рад. Я вдруг вспомнил о черном камне, мои мысли поплыли, и я вновь чуть не оказался на полу, если бы Устинов не схватил меня и не положил вновь на койку. Лучше мне было бы полежать, сказал он. Камень, я еще раз мыслями вспоминал его черное беспросветное матовое тело. Я вспомнил, что тогда, когда в последний раз рассматривал его в своих руках, испугался. Мне тогда показалось, что он всматривается в меня, будто он был живым.
25 мая. Устинов попросил спустя время, когда мне стало немного лучше, вспомнить, что мне снилось, так как он видел мои закрытые глаза и непрерывно бегающие под веком зрачки. Это навело его на мысль о сне. Я напряг память и неожиданно для себя вспомнил свой сон. Я прогуливался по набережной. Легкий бриз приятно дул в лицо, поднимая мою шевелюру. Рядом со мной была она — самая прекрасная девушка. Ее золотистые локоны легонько развивались на ветру, спадая на плечи. Карие глаза были нежны. Она весело глядела на меня. Изгиб ее губ говорил о любви ко мне. Мое сердце пело утренним весенним благоуханием, подобно влюбленному соловью, оно теплилось в груди моей, принося радость и несказанное удовольствие вновь глядеть на ее прекрасные карие глаза. Весенние запахи придавали нам сил и мы, беззаботно держась рука в руке, проследовали босиком по песчаному безлюдному пляжу. Нашим спутником было лишь восходящее солнце. Легкие и теплые набегающие волны гладили наши босые ноги. Беззаботно мы гуляли в уединении по яблочной роще, окрашенной белыми цветами распустившихся почек, зеленые поля с мягкой и приятной травой гладили наши обнаженные ступни. Мы шли без лишних слов по всему этому разнообразию весенней природы, богатой на чудесные благоухающие запахи. Что еще нужно для влюбленных сердец — лишь лицезреть друг друга, прижимаясь своими теплыми трепещущими
Я с беспокойством нащупал ее руку и ужаснулся — рука была дряблой и немощной. Ее волосы были седы, блеск ее глаз потух и они потемнели. Она превратилась в старуху. Черные впалые глаза, наполненные ужасом, глядели с бледного лица на меня. Мое сердце, наполненное недавно любовью и нежностью, впустило страх и жалость. Какое-то смутное предчувствие чего-то непоправимого вселилось в мой мозг, заставляя дрожать мое тело. Это был страх перед неизвестностью. Она из последних сил подняла свою старческую руку и коснулась моей груди, отодвинув мрак в нем. Она приоткрыла неопределенную занавесь и повела меня в мир грез, которых я не видел, но о которых знала она.
Похоже, это был второй сон, который скрывался за первым. Я наблюдал за моей любимой со стороны, не присутствуя в ее сне. Она была такой же юной и красивой, какой я ее всегда знал в своей далекой молодости. Она шла по людным улицам, одаривая прохожих своей красотой и юным невинным взором. Какая-то жизненная энергия пульсировала из ее тела, заряжая проходящих мимо людей, придавая им бодрости, жизненных сил. Внезапно, она завернула в небольшой переулок. Здесь не было ни души, лишь мрачные холодные стены серых однообразных зданий. Она дошла до тупика, перед ней находились старые ржавые ворота. Они были открыты, и она вошла во двор. Старый заброшенный дом приветливо открыл дверь. Раздался скрип, болью отразившись в ее сердце, но это не остановило ее. Она вошла в проем, и оказалась в просторном, сыром и бледном холле. По его углам восседала паутина, усыпленная пылью. Мрачные зловещие тени скрывали стены, холл казался безграничным. И вдруг из темноты появилась фигура старца, сидящего на деревянном кресле, словно на троне. Его злобное, испещренное морщинами, бледное, будто у покойника, лицо не предвещало ничего хорошего. Черные глаза, казалось, не имели дна, они с ненавистью и диким желанием глядели на девушку, словно он хотел съесть ее целиком. Старец казался приросшим к креслу. Она подошла к этому чудовищу и протянула к нему свои руки, умоляюще глядя на него. Мне казалось, что он охотно принял ее дар, и обмен между смертью и рождением, увяданием и расцветанием, радостью и апатией наступил.
Ее глаза потухли, вобрав в себя черноту, кожа потеряла жизненные соки, побледнела и потрескалась, золотистые локоны почернели, затем окрасились в белый седой безжизненный цвет старческой седины. Ломкость и хрупкость приняла эстафету у гибкости и упругости. Последним сопротивлялся бастион юной и невинной девичьей души. Но, уступив злобе и раздражительности, склерозу и старческому унынию и одиночеству, она развеялась, словно туман, оседая ржавчиной внутри хрупкой оболочки.
Спустя мгновение через открытые ворота вышел в безлюдный переулок молодой, полный сил брюнет с красивыми карими глазами. Его силуэт скрылся в людском потоке улицы, унося с собою приобретенное молодое тело и невинную душу. Таков был мой второй кошмар.
Этот сон я рассказал Устинову и записал его во всех подробностях в этом дневнике.
26 мая. После моего чудесного излечения голова совершенно не болела, я отправился в свою каюту и сделал несколько записей в дневнике. Прежде всего, мне захотелось взглянуть на эту девушку из моего сна. Я достал старую фотографию, сделанную мной в годы моей юности. Да, она была прекрасна, юная и красивая, вечно молодая с беззаботной теплой и нежной улыбкой она взирала на меня. Я ношу эту фотографию во все свои командировки. Лишь она знает, что я так и не женился после того несчастного случая, когда погибла моя возлюбленная, но моя любовь будет жить вечно. Судьба забрала ее у меня, но ее душа навеки соединена с моей. Поступки меняются, а желания пребывают в вечности, ибо они живут не в сознании, а пребывают, навеки поселившись в сердце.
27 мая. Почти всю ночь думал о ней. Почему она покинула этот мир? Почему я остался один? Где-то в глубине сознания, я жаждал, вновь, окунутся в тот первый радостный сон, который так внезапно посетил мой разум.
28 мая. Дождь, казалось, лил не прекращая. Легкий туман укутал наш корабль. Где-то вдалеке приближалась тьма. Казалось, она окружала наш корабль. Я приблизился к запертому ящику стола и дрожащими руками достал ключ. Отперев замок, я достал из ящика камень, найденный мной на океанском дне, на глубине более трех тысяч километров. Этот камень я поставил на стол и почти весь день не сводил с него взгляда. Вечером почувствовал чье-то присутствие в каюте. Я не могу объяснить это чувство. Но кто-то незримо наблюдал за мной. Я испуганно еще раз бросил взгляд на черный камень, и мне показалось, что он весь целиком превратился в черное око, молча наблюдавшее за моими действиями, а может и мыслями. Чтобы не сойти окончательно с ума, я спрятал камень в ящик стола и посетил несколько моих товарищей.