Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959
Шрифт:
Но в этот раз мне не понадобилось задавать много вопросов. Джордж сам все изложил мне о своей сестре по дороге домой. Она жила в Лос-Анджелесе, училась музыке в университете. Ей было двадцать. Второй курс. Отец и мать умерли, так что Джордж обеспечивал ее обучение.
Я выяснил все. Похоже, она была вундеркиндом в школе. Она ходила в школу здесь, в порту. На последнем году обучения она была президентом совета учащихся. Она отлично играла в теннис и была капитаном команды девочек. Но на первом месте у нее всегда была музыка. Она так преуспела в ней, что летом давала уроки, и Джордж сказал, что прошлым летом она заработала сто пятьдесят баксов.
Она
Я узнал достаточно об этой Хазел Клифтон. Меня слегка раздражало, что все ей давалось с такой легкостью. Джордж сказал, что когда-нибудь она станет великим композитором. И я понимал, что он был прав. Я чувствовал это. Когда — то у меня было точно такое же чувство в отношении Нормы Ширер. Норма Ширер не была звездой тогда, а я уже знал, что она будет ею когда-нибудь. И я оказался прав.
Потом Джордж сказал мне, что Хазел уже почти помолвлена с Филом Манниксом. Это почти убило меня. Я подразумеваю, что Фил Манникс был звездой — полузащитником в «Троянце», а футбольные звезды всегда были моим несчастьем. Это может показаться лишенным смысла, но, если бы не футбольные звезды в Санта Барбаре, обстоятельства не были бы так жестоки ко мне.
Я ненавидел этих выскочек — этих звезд. Они заставили меня просидеть на скамейке четыре года. Этот Фил Манникс был больше, чем просто звезда. Он был — целая футбольная команда. Он сделал девяностопятиярдовый забег против «Нотр Дама» в прошлом году, и за это был взят во Всеамериканскую сборную. Когда Джордж рассказывал мне о Манниксе, меня это травмировало. И это была уже знакомая травма, в том же самом месте и с той же специфической болью, которую я испытал, когда прочитал, что Норма Ширер вышла замуж за того парня. Жгло прямо в центре горла, как будто кто-то ткнул палкой мне в адамово яблоко.
Джордж подъехал к моему дому, и мы поговорили о предстоящей через две недели игре. Южная Калифорния против Стэнфорда. Это была последняя игра сезона. Я почти не думал о ней, но я хотел, чтобы выиграл Стэнфорд. Джордж поинтересовался у меня о предполагаемом результате.
— Надеюсь, Стэнфорд выиграет с тысячью касаний.
Джордж захохотал и тронул машину. Я стоял на обочине и наблюдал, как он поворачивает за угол. Он был уже в квартале от меня, а я все еще слышал его хохот. Это меня так взбесило, что я не смог съесть ничего на ужин, и моя мама подумала, что я заболел. Хазел Клифтон, ты никогда не узнаешь, как сильно я тебя люблю! Нет способа, чтобы выразить это. Я не могу сказать тебе. Но, если бы мы были женаты, я бы мог сказать тебе. Может быть, ты посчитаешь меня дураком, но в тот вечер я надел пальто и шляпу и отправился к твоей школе. Я никогда не был там до этого, но так как ты ходила в нее, мне захотелось посмотреть, как она выглядит. Я был действительно влюблен. Я ощущал аромат любви в воздухе. Была чудесная ночь, уличные фонари светили весело и ярко. Я думал о тебе постоянно. Запах травы на лужайке у школы наполнял меня фантазиями о тебе. Я поднялся по ступенькам главного входа и представил, как ты входила в эти большие двери. Потом я вообразил себя великой футбольной звездой, покидающей поле стадиона после матча. Увидев меня, ты сразу бросилась ко мне и закричала:
— Ох, Фрэнк! Я люблю тебя!
— Хазел, и я люблю тебя, — ответил я.
Я подхватил тебя так, чтобы
— Ох, Фрэнк! Я люблю тебя!
— Поцелуй меня, Хазел. Я люблю тебя, — сказал я.
И тут на поле вышел тренер. Я был великой звездой, и он чрезвычайно заботился обо мне:
— Так, так! — сказал он, подмигивая тебе. — Уж не собираешься ли ты похитить сердце величайшего защитника в Калифорнии?
Я покраснел и сказал:
— Слышь, тренер. Исчезни и умри, понятно?
— Фрэнк, — сказал он. — Нарушишь тренировочный процесс, будешь греть зад на скамейке запасных в субботу.
— Ты, хомут! Посадишь меня на скамейку — и продуешь всю игру!
— Не шути, — испугался он. — Ты даже не подозреваешь, насколько ты прав.
И тут ты опять повторила:
— Ох, Фрэнк, я так тебя люблю.
А я сказал:
— Хазел, я буду всегда любить тебя.
Вот что я говорил Хазел Клифтон той ночью, сидя на ступеньках школы. Я просидел там часа два. Потом меня обнаружил сторож и вытолкал со двора.
Отношения между мной и Джорджем Клифтоном изменились. Он стал вести себя как-то странно. Он с удовольствием говорил о футбольных играх, но избегал разговоров о Хазел. Он понимал, что я влюбился в нее. Я давал понять это всем своим видом, когда мы разговаривали. Но он не говорил о ней. Он говорил только об одном Филе Манниксе. Я ненавидел этого Манникса. И Джордж знал, почему. Но он продолжал постоянно говорить о нем. Он говорил, что Фил Манникс может выиграть у целой команды Стэнфорда один. Я подумал, что это могло бы иметь место, но я не согласился с ним. Я даже, наоборот, отмел напрочь такую чепуху. Я имею в виду, Манникса. Я дал понять Джорджу достаточно ясно, что я ненавижу его из-за Хазел. Я сказал:
— Если кто-нибудь врежет Филу Манниксу ниже пояса, я только обрадуюсь от всей души.
А в другой раз я добавил:
— Я думаю, Фил Манникс трус. Он потому только так хорошо и отрывается, что убегает сломя голову от возможных ударов.
И тогда Джордж взял меня на пушку. Это случилось, когда я провозил несколько коробок мимо офиса. Он был внутри и позвал меня. Я оставил тележку и вошел.
— Слушай, — сказал он. — Если ты так уверен в победе Стэнфорда в субботней игре, почему бы тебе не поставить на них?
Я не мог поставить много. Я зарабатывал только пятнадцать в неделю. Джордж — шестьдесят. Он подловил меня. Но я не собирался отступать. Я должен был оплатить квартплату и чеки за продукты, но я не собирался отступать.
— Окей, — сказал я. — Сколько ты предлагаешь?
— Я-то не спорил, — ответил он. — Сколько ты ставишь?
— Как насчет сорока центов?
Он расхохотался.
— Сорок центов? Бог мой! Я думал, ты хочешь поспорить на реальные деньги!
— Ладно, — сказал я. — Что ты называешь реальными деньгами?
— Как насчет пятидесяти баксов?
Он смотрел на меня, не мигая. Да, он подловил меня.
— Как я могу спорить на пятьдесят? Я зарабатываю только пятнадцать в неделю.
— Ну, если проиграешь, можешь отдавать частями, раз в неделю. Так будет справедливо, мне кажется. Согласен?
Я сказал, что подумаю. Я вернулся к перевозке коробок. Пари не выходило у меня из головы. Оно меня изматывало. В конце концов, я не выдержал. В два часа я пришел в контору. Он печатал на машинке. Он не слышал, как я вошел. Фотография Хазел стояла на столе. Он не видел, что я смотрю на нее, но, видимо, почувствовал это, потому что обернулся. Похоже было, что его вывел из себя мой пристальный взгляд на фото.