Из книги «Большой голод» рассказы 1932–1959
Шрифт:
Это был телефон. Каждый вечер он непрерывно звонил внизу, у основания лестницы, и всегда для нее. Я отрывал свои вспухшие пальцы от клавиатуры, подходил к двери и слушал телефонный разговор. На этот раз она говорила с персоной по имени Джимми.
— Ой, Джимми, дорогуша, зачем?
— Ну, Джимми, ты и шалун!
— Аа-я-яй, Джимми, какой плохой мальчик!
— Джимми! Ты просто ужасен!
Я слушал довольно долго, подавленный идиотичностью такого банального диалога. Как только она повесила трубку, я бросился к машинке и
Позже я повстречался с этим Джимми. Это была тупая неотесанная глыба, неизменно прифранченная клетчатыми пиджаками и дикарскими галстуками. Чурбан, на которого не произвела впечатления ни вызывающая откровенность моих босых ног в домашних тапочках, ни то, что они были закинуты на стол Дженни, ни даже тот факт, что я курил самую большую и длинную в Лос-Анджелесе трубку. Он был агентом по подписке какого-то журнала.
— Я продаю постеры, — сказал он. — Одна из моих покупательниц — Энни Хардинг.
Вне всякого сомнения, он ожидал, что я упаду со стула при этом. Я молча затянулся, пока они с Дженни ожидали моего комментария.
— Кто? — осведомился я. — Уж не та ли киноактриса? Безусловно, трагический талант. Очень трагична, бесспорно.
Позже Дженни рассказала мне об этой фифе Энни Хардинг.
— Она покупает все свои журналы у Джимми. Дюжинами.
— Это, — заметил я, — совершенно не впечатляет меня. Даже тот факт, что многие из моих рассказов печатаются в этих журналах, не вызывает у меня никакого воодушевления.
И опять утонченная изысканность моего замечания разбилась об ее неотесанную окаменелую душу. Но не суть, ибо это меня мало заботило, и ее дружба с Джимми была отнюдь не моим делом.
Поведаю вам без купюр содержание моего первого разговора с Дженни. Это случилось в тот вечер, когда квартирохозяйка представила нас друг другу. Я пригласил Дженни к себе в комнату на стаканчик вина. Если честно, я пытался поразить ее. Она курила сигарету, облокотясь на комод, в то время как я наполнял бокалы. Я неотрывно смотрел на нее.
— Вы не возражаете, если я буду называть вас Дженни? — спросил я. — Это имя содержит в себе некоторый курьезный буколический шарм.
— Нет, конечно! — улыбнулась она, не зная наверняка смысла слова «буколический».
Я протянул ей бокал.
— У-у-у! — протянула она. — Спасибо!
Я пристально вглядывался в ее лицо, изучая его, как писатель и как исследователь человеческого рода одновременно. Это ее слегка смутило. Она подняла бокал.
— За тебя! — сказала она. — Я знало, ты должен стать великим писателем.
Я чокнулся с ней и улыбнулся. В этот момент я осознал, что девица все-таки не совсем безнадежна.
— Теперь все дело за Историей, я же живу только прошлым и будущим.
Мы осушили бокалы, и я снова наполнил их.
— Дженни, — сказал я. — Я человек Правды. Позволь мне сделать несколько
— Валяй, мистер Чарльз Диккенс! Дай мне урок!
— Дженни, я чту своего предшественника Ханекера. И более всего на свете меня раздражают надоедливые требования концепции.
— Концепции? Что такое «концепции»?
— Концепция, — я улыбнулся, — означает доктрина.
— «Доктрина»? Я смущена, профессор. Что это?
Я кивнул головой печально.
— Доктрина — это гарпия.
— Что значит «гарпия»?
— Гарпия, — пожал плечами я, — это мегера.
— Опять вы меня поймали, профессор. Что означает «мегера»?
— Мегера — это путана.
— «Путана»? — она нахмурилась, потом рассмеялась. — Это звучит забавно, но я все еще в растерянности.
— Далила, — пояснил я, — Таис, Мессалина, Иезавель.
— Еще чуть-чуть, — попросила она, — еще одну подсказку.
— Вон там словарь. Посмотри.
Она поставила бокал и бросилась за словарем.
— Сейчас. А что именно?
— Тебе больше подойдет — «путана».
Она посмотрела, закрыла словарь.
— А какое отношение это имеет ко мне?
Не уверен, что мой последовавший ответ был Правдой. Но никто не станет отрицать, что в нем были смысл и сила всепроницающего анализа, потрясающая мощь неимоверного заряда, правдивого или ложного, но достойного приведения в действие, хотя бы ради одного только пущего эффекта.
— Дженни, — сказал я. — Все женщины от рождения — проститутки.
Эта склонность в них неизбывна. И на протяжении всей своей половой зрелости они вынуждены бороться с ней, как с сыпным тифом.
Она поставила бокал, потушила сигарету и вышла из комнаты.
— Ты отвратителен, — сказала она, — просто кошмар!
Но, как показало время, сказанное мною ее отнюдь не шокировало. Каждый вечер мы беседовали, я продолжал усердствовать в красноречии, а она по-прежнему не обращала на выдаваемое мною ни малейшего внимания. К вашему сведению, она была не в состоянии вспомнить ни единого моего слова или фразы. Это — трагедия. Я сыпал такими перлами, часто поражая даже самого себя. Сейчас мне не упомнить их, но я отлично помню, что они были импозантны, афористично фразированы и достойны цитирования.
Я говорил, что я желаю говорить только правду. И поэтому здесь мне придется приостановиться и согласиться с тем, что я не сдюжил. Я говорил, что Дженни — толстая и некрасивая. Это не совсем точно, так как она ни то, ни другое. Совсем наоборот. Она — красавица. Она стройна, пластична и грациозна, как роза. А волосы у нее просто удивительны. Они и золотисты, и алы одновременно, и она их укладывает в изысканной и замысловатой манере славянских женщин. Она была замужем, но сейчас разведена. Ее муж был птицеводом. Это поразило меня, и я спросил: